В регистратуре звучит тихая психоделическая музычка и пахнет химией. Девица в бифокальных очках выдаёт огромную форму – нужно заполнить больше сведений о себе, чем мне самому известно, поэтому приходится импровизировать. Нет, я не страдал и не страдаю психическими заболеваниями, СПИДом, падучей, внематочной беременностью. И у меня нет трёх десятков других заболеваний, английские названия которых так же неизвестны мне, как, наверняка, и русские. Я ознакомлен с возможными последствиями хирургических процедур и заранее согласен на любой исход. Подписываю. Я обещаю не иметь неприятных аллергических реакций. Подписываю. Я подтверждаю, что все сообщённые мною о себе сведения соответствуют действительности. Пожимаю плечами и подписываю. Всё. Теперь нужно ждать.
Молодая медсестра (Катлин, написано на её госпитальной бляшке) забирает меня в предоперационный блок, – переодеться в зелёный больничный халат, измерить температуру, давление и снять электрокардиограмму. У неё такой симпатичный, на относе, задик, что в голову приходит нелепая мысль – попробовать, каков он на ощупь. А собственно, почему нелепая? Что, уж и этого нельзя? Не успеваю додумать эту логическую цепочку до конца, а рука моя, как на автопилоте, уже нежно похлопывает по вызывающе торчащей попке. Катлин резко оборачивается, с улыбкой грозит пальцем и сладким голосом произносит: “Мистер Кальмейер, если вы ещё раз меня шлёпните, я шлёпну ваш банковский счёт так, что оставшиеся деньги вам придётся рассматривать под микроскопом!” Мы оба смеёмся загодя заготовленному экспромту: явно я – не первый пациент, поддавшийся непреодолимому соблазну, и Катлин знает, что сказать в таких случаях.
Наконец появляется сияющий улыбкой хирург, доктор В., потирает руки, ясно, что он в совершенном восторге от возможности провести часок-другой наедине со мной и моим телом. Мне нравится доктор В. – люблю оптимистов.
Мой лечащий врач, доктор О., тоже оптимист. До него нашим семейным доктором был Н., выросший и получивший образование в Англии. Он был очень неплохим терапевтом, и мы с ним дружили. Доктор Н. даже приглашал временами нас с женой к себе в дом на обед, и мы ужасно мучились от формальностей этих мероприятий: жена доктора, длинная и тощая, как жердь, женщина с лошадиной челюстью, вела застольные разговоры о погоде и о невозможных нравах американцев. Мы так и не научились поддерживать эти светские беседы. Кроме того, выпить давали мало – не считать же выпивкой крохотную чашечку английского чая после обеда и лафитничек абрикосового бренди или мадеры. В отличие от Н., доктор О. – необременённый манерами весёлый американский еврей, фанатик гольфа. Все стены его офиса увешаны фотографиями знаменитых площадок для игры в гольф, в углу кабинета – наготове несколько мячей, клюшка для гольфа – тангстеновый putter – и иногда доктор, разговаривая с пациентом, нежным и точным ударом отправляет мяч в тренировочную ловушку, как бы подчёркивая значимость сказанной фразы. С ним можно разговаривать на любые темы. У доктора О. хорошо развито чувство юмора, и часто он, хваля результаты моих анализов, с хохотком заявляет мне: “Артур, вы умрёте совершенно здоровым человеком!” В общем, мне нравится доктор О. С доктором В. он подружился в своём гольф-клубе и порекомендовал мне его как хорошего специалиста-хирурга, а также как “человека с положительным взглядом на жизнь, вы увидите, Артур, он вам понравится!” Ну и отлично. Не люблю думать о неприятном. Всё будет хорошо. Наши победят.
* * *
В отличие от регистрации, в хирургическом операционном зале звучит моя любимая музыка – радиоканал KCSM-jazz. Замечательно. Под звуки Savanna Jazz Trio я на всё согласен. Анестезиолог – крохотная женщина индонезийского происхождения, разговаривает тонюсеньким голосочком, я с трудом разбираю её акцент.
– Чем вы меня сегодня угостите, красавица? – спрашиваю я её.
– Пропофол, гарантирую, что вам понравится моё сегодняшнее угощение, – с улыбкой отвечает она.
– Не слыхал, не знаю, но никогда не поздно попробовать что-нибудь новенькое. Шуруйте на всю железку!
Индонезийская женщина права. Я чувствую, как холодная волна накатывает мне в вену, на сером фоне закрытых век зажигаются красные и розовые блики, играют наподобие северного сияния, мягкие руки Бодисатвы поднимают меня с операционного стола вверх, ускоряясь навстречу лучистой бесконечности, и звуки трио сменяются музыкой сфер.
Я открываю глаза. Надо мной улыбающееся лицо Катлин.
– Всё в порядке, мистер Кальмейер. Операция закончена.
– Я пропустил всё самое интересное?
– Зато вы получили кайф, переспав с мисс Пропофол.
– Правда. Это было великолепно. Я навек её поклонник.
– Не вы один. К этой даме очень быстро привыкают, и надолго...
* * *
Я лежу один в стерильной палате. На стене – картинки со сценами из диснеевских мультиков. Перед койкой висит телевизор, на экране которого, не переставая, шевелит губами дикторша, потом появляется фигура моего Президента. Звук отключён, и его ужимки более, чем обычно, напоминают движения молодого шимпанзе. На столике стаканчики с соками – клюквенным, апельсиновым. Мысленно переношусь в хлопотливую атмосферу палаты старой киевской больницы и улыбаюсь: по крайней мере, там было не скучно. Стерильное, обезболенное отсутствие приключений – вот что американцы покупают, платя за свои медицинские страховки, и в этом, как ни в чём другом, сказывается разница между первым и остальными мирами.
Просто не о чем писать... И слава Богу.
← Ctrl ← Alt
Ctrl → Alt →
← Ctrl ← Alt
Ctrl → Alt →