calmПосле публикации рассказа ОТЪЕЗД одна из читательниц прислала мне в личку вопрос, почему я уехал из страны вместо того, чтобы бороться за улучшение жизни в СССР. Я решил ответить публично, мне так привычнее.
У меня был знакомый в Москве, Саша Г., бывший выпускник МИИТа, связанный с московскими диссидентскими кругами (в том числе с храбрецами, посмевшими потом выйти с протестом к Лобному Месту 25 августа 1968 года). За неделю до этого события я приехал в командировку в Москву и в один из вечеров зашёл к Саше домой. Это были дни горячих последних известий: мы все ловили сообщения вражеских голосов, пробивавшихся сквозь зуд глушилок и сообщавших совершенно фантастические вещи о разворачивавшихся событиях Пражской Весны и о людях, решивших мирно строить социализм с человеческим лицом.
Кроме меня в доме оказалось ещё несколько человек, собравшихся вокруг гостеприимного стола. Оказалось, я попал на день рождения Эллы, жены Саши. Застольная беседа естественно перешла к событиям в Праге. Общее убеждение было - эта первая трещина в лагере мира, социализма и демократии открывает совершенно новые перспективы и для СССР. Некоторое время я молча прислушивался к течению разговора, потом, совсем некстати, влез со своим мнением:
- А я уверен, что чехов задавят.
- Да ты что! Они не посмеют! - посыпались со всех сторон удивлённые возгласы, - Чехи ведь не против социализма. Силовая реакция разрушила бы Варшавский Договор. Брежнев не пойдёт на международный скандал. Да и как отреагировал бы Запад!...
- Ты неправ, Артур, - подытожил хозяин дома.
- Саша, а давай поспорим на бутылку коньяка, что я прав? В случае проигрыша мне не жаль бутылки, а если я окажусь прав, твой коньяк послужит мне утешением и поможет забыться...
22 августа вечером я набрал с домашнего телефона номер Саши Г.
- Здравствуй, Саша, - сказал я, - Ты уже всё знаешь. Что говорят у вас в Москве?
- Танки в Праге. Это ужасно, непредставимо!...
Непредставимо.
Я не стал выяснять, почему непредставимо. Не только представимо - на мой взгляд это было неизбежно. Мне уже тогда казалось, что храбрецы, вступавшие в борьбу с режимом, не вполне доверяли собственным лозунгам о его звериной сущности. Знали ведь, что у социализма нет человеческого лица! Кому как не им известно, что Империя не останавливается ни перед захватом чужих территорий, ни перед человеческими жертвоприношениями. Те самые люди, которые раскапывали списки жертв власти "народа-победителя", с непонятной мне лёгкостью относились к вероятности самим стать его жертвами.
Я, с другой стороны, не сомневался, что Советский Союз являет собой абсолютное зло, а вера в возможность сделать его вегетарианским - глупое, опасное, наивное благомыслие.
Я восхищаюсь геройским поступком семерых, вышедших на Красную площадь под лозунгом «За вашу и нашу свободу», но самого меня не увлекает горьковское "Безумству храбрых поем мы славу." Славы мне не надо, а безумство чуждо расчётливому уму инженера. Я могу согласиться на риск, когда вероятность победы выше вероятности проигрыша. Назовите меня трусом.
Да и нужна ли моя жертва народу? Стоит ли прокламированное счастье вот этого вот самого народа, в его одной отдельно взятой стране, жизни моей и моих близких? Как ни крутил я в уме этот вопрос, ответ всё выходил один и тот же: не стоит. Ибо всякий раз, как самые светлые представители этого народа выходили на площадь, остальной народ, "все как один", всегда оказывался на стороне каннибальской власти.
Отсюда один шаг к логическому выводу: если народ не только сам не хочет свободы, но и с воодушевлением несёт несвободу другим народам, свободы можно добиться только если от него сбежать. Ну, а дальше уже вопрос техники - как организовать (Рабкрин - зачёркнуто) побег.
Саша Г. уехал в США на год раньше меня.
А замечательная, мужественная Наталья Горбаневская, ныне покойная, много лет спустя выкинула меня из числа друзей в Живом Журнале после того, как я в комментарии к её посту усомнился в том, что народ жаждет свободы.
Так я никогда и не стал диссидентом, и хотя патриоты рунета частенько клеили на меня это позорное с их точки зрения клеймо, я не имею на него права.
Я не был инакомыслящим. Был просто мыслящим.