gratefulЧасть 4. ОЖИДАНИЕ
Тем временем пришла пора сниматься с воинского учёта. Папа и от этого испытания пытался увильнуть, пришлось вести его буквально за руку в военкомат. Вопреки ожиданиям, операция прошла достаточно гладко и для меня, и для него.
Забегая вперёд, напишу о сыне. К концу года, после получения паспорта, его тоже автоматически поставили на воинский учёт, и мне пришлось снова тащиться в райвоенкомат. Там уже сидел новый военком - гладковыбритый толстый красномордый подполковник, увешанный колодками послевоенных медалек. Он долго читал заявление о снятии с воинского учёта в связи с выездом из СССР.
- Вы вообще соображаете, куда сына везёте? - наконец строго произнёс он.
- Ну да, там же написано, в Израиль.
- А вам известна военная обстановка в Израиле? Вам своего сына не жалко?
- По-моему, Израиль ни с кем не воюет.
- Будет воевать! - с уверенностью отрезал красномордый - Это я вам могу гарантировать как человек, знающий обстановку.
- С кем воевать?
- С Советским Союзом и нашими арабскими союзниками.
- Товарищ подполковник, я лично сделаю всё от меня зависящее, чтобы убедить израильтян не нападать на СССР.
- Придурок, что ли? Кто сказал, что Израиль нападёт на СССР?
- Вы же сами только что сказали, что Израилю грозит война с Советским Союзом.
- Войны случаются при разных обстоятельствах, - военком сбавил тон беседы, видимо, сообразив, что она идёт не совсем по плану, - а вы везёте сына почти что призывного возраста в страну, которая всё время воюет с соседями.
- Товарищ подполковник, я с детства воспитывал сына пацифистом, обещаю вам, что он не будет воевать с СССР.
Подполковник покрутил пальцем у виска и, не говоря больше ни слова, подписал документ о снятии с военного учёта. Был декабрь 1977-го. До Афганской авантюры оставалось ровно два года.
Ещё в начале лета к нам в дом неожиданно заявилась тётка жены Капитолина Филипповна. Визит явно был задуман тестем для проверки, не собирается ли еврей тайком умыкнуть его дочь. Тётка приехала, когда нас не было дома. Мама объяснила, что мы оба на работе, а сын в школе. Мебель мы не продавали, опасаясь как раз такого визита, так что наше жильё не вызывало подозрений. Тётя Капа побывала у соседей по квартире, но те тоже ничего не знали, и она убыла к себе в Дарницу успокоенная тем, что мы похерили планы расставания с любимой Родиной.
В конце концов все необходимые документы были сданы в киевский ОВИР, и потянулись тягучие месяцы ожидания разрешения на выезд. Вражеские голоса ежедневно передавали материалы о новых отказниках. От нас ничего не зависело, оставалось лишь ждать и надеяться.
Кончилась весна. Прошло лето. Настала осень. Ответа всё не было, надо было что-то предпринимать, и я отправился в очередь к зданию ОВИРа с целью разузнать у евреев, есть ли какие-нибудь пути ускорить ход событий. Евреи порекомендовали поговорить с Мишей. Мне удалось выйти на него через пару дней. Миша оказался занятым человеком, интимно знакомым с операциями еврейского отдела Киевского МВД. Расспросив о деталях нашего дела, Миша минуту сидел молча, качая головой и накручивая пейсы на указательный палец, потом сообщил, что нам может помочь только старший лейтенант Комаристый. "Вот номер его телефона, - сказал он, - запиши, не потеряй и никому не показывай. Позвонишь, договорись с ним о встрече, возьмёшь с собой бутылку хорошего коньяка. Всё, иди."
Первая встреча с товарищем Комаристым в его кабинете вселяла надежду - для начала, он не отказался от неловко вынутой из портфеля бутылки армянского коньяка. Одно неуловимое движение - и Арарат исчез в ящике его письменного стола. Перелистав копии наших документов, товарищ старший лейтенант объяснил, что решения о выезде принимаются не в Киеве, а в Москве, поэтому полной гарантии никто дать не может, но есть люди, которые могут поспособствовать, если их лично заинтересовать. Я никогда в жизни никому не давал взяток, вообще не знал, как это делается, но слово "заинтересовать" было мне знакомо - в официальных советских лозунгах оно означало "материальную заинтересованность". Поэтому, преодолевая страх быть арестованным за попытку подкупа официального лица при исполнении, я спросил:
- Сколько это - чтобы заинтересовать?
- Мммм, - промычал в раздумье Комаристый, - одному человеку в Киевской милиции, одному в МВД, одному в Москве... всего, думаю, 450. Себе денег не беру, за коньяк спасибо.
- Хорошо, - почти радостно сказал я, - позвоню вам завтра с утра.
На следующий день в этом же кабинете я передал Комаристому конверт с пятью сотенными бумажками. Снова потянулись недели ожидания, но теперь у меня по крайней мере был резон надеяться на помощь добрых сил соответствующих органов. Прошёл месяц. Я снова позвонил старшему лейтенанту. Он пригласил "прийти поговорить", и я по-быстрому смотался за коньяком.
- Не надо терять надежды, - рассудительно объяснял Комаристый, - процесс занимает столько, сколько он занимает. Люди могут быть перегружены разными другими делами, но ваше дело можно ускорить, если напомнить им о себе.
- Сколько это - напомнить? - я уже задавал вопросы, не испытывая страха.
- Думаю, триста достаточно для напоминания.
- Хорошо, вот триста. Я буду ждать вашего звонка.
Снова потянулись недели ожидания. Семья Алика Миндича тоже жила в подвешенном состоянии, ожидая разрешения на выезд, и мы с ним решили воспользоваться оставшимися ясными осенними днями, чтобы съездить в глубинку за кораллами.
Письма счастливчиков, уже пересекших государственную границу СССР, несли благую весть отъезжантам: "в Риме хорошо идут кораллы!" Сегодня мало осталось эмигрантов, которым полностью ясен смысл фразы "поездка за кораллами". Еврейско-эмигрантский фольклор тех лет утверждал, что в удалённых от цивилизации сёлах до сих пор можно купить коралловые украшения, составлявшие часть традиционного костюма украинских женщин. После сорока-пятидесяти женщины ярких украшений якобы не носят, и можно их купить по доступной цене. Такова была легенда.
Заправив полный бак моего Жигуля, мы двинули безо всякого плана на северо-запад, через Iванкiв. Ехали по карте, чертыхаясь из-за невнятности дорожных обозначений. Мусiйки. Красятичi. Красилiвка. Новi Соколи. Стещина. Рагiвка. Незабываемые ароматы свинарников, навозная жижа скотных дворов, амбарные замки на дверях сельпо и молчаливо курящие на лавочках в ожидании привозного хлеба серые группы мужичков. Однообразные ответы на вопросы о кораллах: "не знаю, кияни мабуть все давно скупували". Переправляясь через один из притоков Вереснi, я ухитрился посадить Жигуль в непролазную грязь. Нам пришлось вылезать, подкладывать доски и толкать машину. В результате мы оба с ног до головы оказались покрыты липкой серо-коричневой жижей. Сделали остановку, кое-как помылись, перекусили взятыми из дому холодными котлетами, крутыми яйцами и хлебом с луком, поехали дальше.
После двух суток хождения в народ мы вернулись в Киев с несколькими нитками дешёвых мелких кораллов грязно-розового цвета. Тем не менее Тоня была впечатлена моими деловыми способностями, и я нагло пообещал развернуть настоящую деловую активность в Италии. Жаль, что не осталось фотографий от того незабываемого викенда.
У меня был друг Изя Фридман. Я рассказал ему о нашей поездке. В отличие от меня, Изя происходил из семьи, знавшей толк в бизнесе.
- Почему ты мне не сказал, что тебе нужны кораллы? - удивился он.
- Откуда мне знать, что ты имеешь доступ к кораллам? - как подобает, отбил я вопросом на вопрос.
- Я знаю людей, у которых есть настоящие кораллы, а не дрэк, что вы с Миндичем скупили в свинарнике. У тебя ещё остались деньги?
- До продажи машины у меня всё. Как у церковной мыши.
- Давай сделаем так, - сказал Фридман, - я тебе достану настоящие кораллы, а ты заплатишь, когда продашь машину.
- Приноси, посмотрим, - сказал я.
Через пару дней Изя принёс кораллы. Вот это взаправду был товар! Три нитки крупных, тяжёлых, полированных вишнёво-красных шаров с червлёными прожилками. Даже непрофессионалу с первого взгляда было ясно, что это ювелирная ценность.
- Изя, сколько? - пролепетал я, потрясённый предложенным богатством.
- Вообще это ожерелье стоит девятьсот рублей, но я объяснил продавцу ваши обстоятельства, и он согласился отдать за шестьсот пятьдесят.
Шестьсот пятьдесят рублей... В те времена для нас это были огромные деньги, но мы с Тоней, посовещавшись, решили: возьмём, надо же семье на что-то жить во время трёхмесячных римских каникул.
Новый 1978 год встречали всё ещё без ответа от ОВИРа. Папа даже успокоился, уверив себя, что всё рассосалось, что никуда больше ехать не надо, и с удовольствием смотрел праздничный новогодний концерт. А мы подняли первый тост "За Вену!", второй "За Рим!".
Вскоре после нового года раздался, наконец, судьбоносный телефонный звонок. Голос Комаристого сообщил, что нашей семье дано разрешение на выезд, и чтобы я зашёл в его кабинет в ОВИРе. Трудно передать словами это ощущение - будто лопнул гигантский гнойник, к боли которого ты привыкал в течение последнего года, и тело вдруг обрело волшебную невесомость. Я ощущал эту невесомость, вручая последнюю бутылку коньяка старшему лейтенанту департамента магии и волшебств товарищу Комаристому. Эта же лёгкость несла меня на крыльях, когда мы приступили к распродаже мебели. Всё, что составляло оболочку прошлой жизни, стряхивали с себя без сожаления, не торгуясь. Сильно защемило сердце только когда приехали забирать моё любимое старое немецкое пианино. Библиотеку свою мы наполовину распродали, остальное упаковали и отправили малой скоростью в родственникам в Калифорнию.
Я на редкость быстро избавился от Жигуля. В Киеве существовал тогда особый неофициальный рынок автомобилей, куда съезжались с баблом жители национальных окраин. Милиция временами его разгоняла, но он, как птица Феникс, всякий раз возрождался из пепла. Потому что и милиции нужно жить, и - прав был Карл Маркс! - нет у неё способов борьбы со спросом-предложением.
Ты приезжал на своём авто, парковал его у обочины и с безразличным видом стоял, опёршись на открытую дверь. Интересанты подходили, исследовали счётчик, заглядывали в багажник и под капот, били ботинком по шинам. Просили завести двигатель. Спрашивали цену. Отходили. Возвращались обратно. Дальше шла собственно торговля. Первому же предложившему разумную цену я разрешил проехаться за рулём, а сам устроился справа в качестве пассажира. Мужик был откуда-то с предгорий Кавказа. Сказал "Беру!" и вытащил из-за пазухи свёрток с деньгами. "Отвезёшь меня к дому, - сказал я, - не хочу с этими деньгами в транспорте кататься". Так и сделали.
Теперь можно было и за кораллы с Изей Фридманом расплатиться, и с государством - за отказ от советского гражданства, и доллары купить. Расщедрившаяся Родина позволяла вывозить с собой по $300 на человека! Помню, я не переставая улыбался, внося деньги в банк и получая квитанцию, удостоверявшую чудо моего рассовечивания!
Подошло и время с работы увольняться. Нам повезло. К моменту нашего отъезда отменили требование платить за вывоз советских дипломов. С моими двумя дипломами и кандидатской корочкой и с тониным дипломом расход был бы непосилен даже с учётом вырученных за машину денег. А так мы укладывались. Можно было даже использовать остающуюся мелочь на покупку реализуемых в Риме товаров. Из Остии писали, что в Италию надо везти странные, на мой взгляд, предметы. Например, ложечки для заварки чая. Или мясорубки. С одной стороны, я сильно сомневался в возможности заработать на продаже римлянам советских мясорубок или ложечек. С другой стороны, забота о семье требовала попридержать мой извечный скептицизм. Принимая во внимание, что одна мясорубка весит столько же, сколько две сотни ложечек для заварки чая, я решился накупить этих клятых ложечек, но Тоня всё же ухитрилась сунуть в багаж одну мясорубку. Таскать тюки-то мне, а не ей.
Постепенно наше жилище опустело, только в углу громоздились два гигантских тюка и чемоданы.
Чтобы читатель яснее представил себе атмосферу нашего ожидания, расскажу об ужасе, выпавшем на долю Миши Будиловского, ведущего архитектора Киевпроекта. Миша, его жена Света и сын, студент-первокурсник Ленинградского университета, получили разрешение на выезд за пару месяцев до нас. Вскоре после этого из университета сообщили, что сын Будиловских погиб при загадочных обстоятельствах. По университетской версии, утонул в ванне, потеряв сознание из-за неисправностей в системе обогрева воды. Тело привезли в Киев, предали кремации. К узлам и чемоданам Будиловских добавилась урна с прахом сына, которую Света не выпускала из рук. Во время прохождения киевской таможни один из таможенников потребовал открыть урну, чтобы удостовериться, что там не спрятаны драгоценности. Родители отказались. Таможенник вырвал из рук матери урну и высыпал прах перед ней и отцом на обитый жестью стол досмотра. Света потеряла сознание...
После того, как по Киевпроекту поползли слухи об этом ужасе, мы забрали сына из школы.
(окончание следует)