gratefulЧАСТЬ 2. ПРЕДАТЕЛИ РОДИНЫ
В марте 1977 года мы оба всё ещё работали. Ситуация сложилась не простая. С одной стороны, у нас не было лишних средств, чтобы позволить себе уволиться, не зная, когда удастся выехать (если вообще удастся - в те времена шанс беспрепятственно получить разрешение на выезд хотя и превышал вероятность попасть в отказ, но не на много). С другой стороны, подавая заявления на выезд, ты не только сам становился отщепенцем и предателем Родины, но и подкладывал мину под своего непосредственного начальника.
Володя Кретов, взявший меня к себе на работу главным инженером в вычислительный центр Киевпроекта, был моим другом ещё со школы. Он был безупречно порядочным человеком, и я не хотел подвести его под монастырь. У нас был серьёзный разговор, в конце которого он сказал: "Поступай как решил, я отобьюсь, ничего они со мной не сделают. Важно постараться так всё организовать, чтобы они тебя не уволили, ещё не известно, как оно всё обернётся с вашим отъездом."
Посоветовавшись с Тоней, мы решили, что мне следует первым подавать заявление на работе, чтобы она потом могла поставить своё начальство перед фактом отъезда мужа и сына - не виноватая, мол, женщина, нет причин для увольнения.
Издавна рассчитывая свой будущий отъезд, я никогда не подписывал никаких бумаг о допуске. Однажды (я тогда работал в Киевском Теплоэлектропроекте) у меня развернулась настоящая война с начальником спецотдела Леонидом Буяновым. Он требовал, чтобы я подписал секретный допуск, поскольку моей группе собирались выдать задание на выполнение расчётов по Балаковской АЭС. Я наотрез отказался. Спецотдел потребовал письменных объяснений. Я написал, что от природы не умею держать секретов, посему наверняка всем всё разболтаю. Буянов начал мстить, и я понял, что спастись можно только убравшись подальше от Киева. Я тогда вызвался отправиться начальником авторского надзора на строительство двух тепловых электростанций, в Углегорск (Донбасс) и Запорожье, и на год исчез из поля зрения начальства. После возвращения вместо ТЭПа пошёл работать в ВЦ Киевпроекта. Теперь, весной 1977-го вроде не было никаких оснований для отказа мне в эмиграции, но всё равно требовалась большая осторожность.
Список требуемых для отъезда документов я получил в Киевском ОВИРе, выстояв длинную очередь на регистрацию: евреи с израильскими вызовами записывались в очередь, где приходилось отмечаться в течение нескольких дней, если не недель. Все были чрезвычайно возбуждены, страсти разыгрывались нешуточные, но это был всего лишь фон, и память благосклонно отсеивает второстепенные детали. Регистрация в ОВИРе означала, что ты в открытую объявил Народу и Родине о желании навсегда с ними расстаться. Пути назад не существовало. Я в те дни жил в наркотическом опьянении адреналином.
В марте родился замечательный в своём идиотизме документ:
"Заявление
Директору, Секретарю Парторганизации и Председателю Профкома института Киевпроект
от главного инженера Вычислительного Центра А.Ф.Кальмейера
Прошу выдать официальное разрешение на подачу документов для выезда на постоянное место жительства в государство Израиль для объединения семьи с проживающими там родственниками.
Копию вызова от родственников прилагаю."
Шедевр этот жёг мне руки, и я был ошарашен, когда секретарша директора заявила, что никакого заявления она у меня принимать не будет. Новость о заявлении Кальмейера между тем разошлась, как волна цунами, по институту. Володю Кретова вызвали на ковер давать объяснения. Что он там говорил, мне не известно, но секретарша позвонила, чтобы я принёс свою бумажку, и что она будет рассмотрена. На вопрос, когда рассмотрена, мне кратко ответили "вам сообщат". Я отдал заявление и вернулся к себе в отдел, пытаясь сосредоточиться на работе.
Прошла неделя. Ответа не было. В конце второй недели, сдерживая злобу, я отправился в приёмную директора для объяснения. Ждать приёма пришлось около часа, но я упорно сидел. Наконец меня пригласили в оформленный багровыми тонами огромный кабинет директора института. Николай Константинович Шило руководил Киевпроектом ещё со сталинских времён. Архитектор он был никакой. За ним числился лишь сделанный ещё в 1955 году проект здания Минсельхоза Украины, после этого он только ставил свою фамилию в качестве соавтора на разработки подчинённых. Но он был ушлый мужик и знал, как угодить начальству.
Грузный человек, сидевший за огромным письменным столом в конце комнаты, встретил меня исполненным ненависти взглядом. Приглашения сесть не последовало, и в течение разговора я стоял, ощущая себя каменной статуей.
- Кальмейер? Вы хотите уехать?
- Да, родственники прислали вызов для объединения семей.
- Уезжайте.
- Чтобы уехать, необходима подписанная вами справка для ОВИРа.
- Увольняйтесь и получите свою справку.
- По какой причине вы меня увольняете?
- Я вас не увольняю, но справку вы получите только после того, как уволитесь.
- Я не собираюсь увольняться.
- Ну, тогда и справку не получите.
- Это противозаконно. Я буду жаловаться.
- Жалуйтесь, куда хотите. Ваше дело.
- Напрасно вы так, Николай Константинович. Кто знает, может, когда-нибудь и вам понадобится такая справка. Шило - название древнейшей, первой столицы Израиля...
- Отправляйтесь умничать к себе в вычислительный центр. До свиданья.
Ну да. Жаловаться на директора. В СССР. Кому?...
Директор - номенклатура горкома партии. Значит, жаловаться надо в горком.
После нескольких звонков удалось записаться на приём к референту секретаря Киевского горкома. Для храбрости и в качестве свидетеля разговора я взял с собой давнего киевского друга Алика Миндича. После трёх лет в Норильске он тоже собрался воссоединяться с израильской тётей, и ему был интересен мой опыт.
Не знаю, видели ли вы когда-нибудь здание, в котором размещался в те годы Киевский горком. Проект ленинградского архитектора Иосифа Лангбарда победил в 1937 году на конкурсе проекта правительственного комплекса застройки Михайловской площади. Для его возведения были снесены Трехсвятительская церковь, построенная князем Святославом Всеволодовичем в 1183, и Михайловский Златоверхий монастырь времён князя Святополка Изяславича (1113). Украинские архитекторы и деятели культуры пытались протестовать, но вотще. К 1939 году, когда было завершено строительство здания, с протестовавшими деятелями культуры уже разобрались соответствующие органы, и на площади возник шедевр в стиле сталинского ампира - громоздкий каменный гроб с колоннадой коринфского ордера, знамёнами и гербом СССР на портике, закрывший вид с площади на долину Днепра и подавивший своей массой резной профиль Андреевской церкви. Там на площади ещё должен был стоять лицом к Днепру 75-метровый Ленин, а знаменитый киевский фуникулёр на Подол предполагалось заменить (для удобства горожан, естественно) огромными лестницами, но, к счастью, деньги кончились. Во время оккупации Киева в доме с колоннами гитлеровцы разместили гестапо, с тюрьмой в обширных подвалах.
Вот в этот серый дом меня и пригласил референт, согласившийся выслушать претензии Кальмейера к Киевпроекту.
Мусора на входе удостоверились, что мы с Миндичем не несём с собой оружие и взрывчатку, и лифт мягко поднял нас из лобби на второй этаж. Всего 15 минут ожидания, и нас пригласили в просторный кабинет, выходивший окнами на Михайловскую площадь. Референт, с иголочки одетый во всё серое элегантный молодой человек, принял нас почти радушно, усадил в глубокие серые кресла и, сказав "я вас слушаю", внимательно, не перебивая выслушал мой рассказ.
- Чего вы ожидаете от меня? - спросил он, когда я закруглился.
- Я думаю, горком партии должен бы поправить директора, нарушающего трудовое законодательство.
- Трудовое законодательство не регламентирует выезд в Израиль, этим занимается ОВИР. Вы хотите от директора, чтобы он принял решение, за которое мы его самого по головке не погладим.
- Трудовое законодательство запрещает требовать моего увольнения за желание воссоединить семью с живущими за рубежом родственниками.
- Ну, он же вас не увольняет.
- Да, но он отказывается выдать справку, которую требует другое советское учреждение - ОВИР.
- Что вы будете делать, если Шило так и не выдаст вам эту справку? Скорее всего оставите мысли об отъезде и вернётесь к продуктивной работе...
- Нет, будет не так, - перебил я, - Вы сами прекрасно понимаете, что у человека, зарегистрировавшегося на выезд из СССР, обратного пути нет. У меня много друзей и родственников за рубежом, и не только в Израиле. Я вынужден буду сообщить им, что мне фактически отказано в выезде для воссоединения семей и что мне не смогли помочь даже вы - референт Киевского горкома, последняя инстанция, куда имело смысл обращаться.
- Это было бы крайне неблагоразумно. Вместо того, чтобы уехать на запад, можно ведь уехать и далеко на восток.
- Я понимаю, государство бесконечно сильнее меня, одиночки. Но ведь при нынешних обстоятельствах и государству не особо выгодны публичные скандалы, особенно когда называются конкретные фамилии...
Референт был не глуп. Он всего на минуту задумался, потом сказал:
- Давайте, я прямо сейчас позвоню вашему директору, посмотрим, что он скажет.
Он стал связываться с приёмной Шило. "Серые начинают и выигрывают", - мелькнуло у меня в мозгу. Миндич из своего кресла значительно посмотрел мне в глаза и слегка подмигнул. Разговор с Киевпроектом был на удивление короток. Референт объяснил, что горком не видит принципиальных препятствий для выдачи Кальмейеру справки в ОВИР, если не будет возражений со стороны институтского партбюро и профсоюзного собрания. Не знаю, что ответил ему Шило. Когда референт повесил трубку, я осмелел и задал последний вопрос:
- Что делать, если я сейчас вернусь к себе в институт, а мне снова откажут в выдаче справки?
- Вот вам мой прямой номер телефона. Если директор откажется выдать справку, звоните мне прямо из его кабинета.
Я потом часто вспоминал этого референта - человека новейшей плеяды партаппаратчиков. Сообразив, что любой скандал способен повредить лично им, они быстро учились ориентироваться в условиях навязываемой Западом открытости информации. Коммунистическая идеология их не интересовала - только карьера и деньги. Когда распадётся совок, эти парни с помощью ваучеров первыми приберут к рукам бесхозные ценности державы...
Но это всё потом, потом. А сейчас мне предстояло думать о следующем шаге - профсобрании Киевпроекта.
Миндич и я выбрались из серого чрева горкома на освещённую весенним солнцем Михайловскую площадь. Прямо перед горкомом остановился туристский автобус, и из него стали выходить интуристы, которых привезли знакомиться с историческим зданием - старички с фотокамерами, в джинсовых штанах, клетчатых пиджаках и бейсбольных кепи и оживлённые старушки с седыми букольками, выкрашенными в цвета зеленоватых или розоватых оттенков. По выговору я понял - американцы. Их выпускал из дверей автобуса и тут же вслух пересчитывал массивный мужик, надо полагать, гид, он же отгораживал туристов от столпившихся на тротуаре зевак, в числе коих были и мы с Миндичем.
- Гляди, Алик, сказал я, - завтрашние соотечественники! Вот они рядом, на расстоянии протянутой руки, свободные люди, которым сейчас вот этот жлоб поведает, как нам с тобой прекрасно и вольно тут живётся, и они повезут куда-нибудь домой в Арканзас великую правду о том, как красив Киев и как счастливо живут в нём люди.
- Надеюсь, ты не станешь никому прямо здесь, не отходя от кассы, что-нибудь объяснять, - среагировал Миндич.
- Нет, не стану. Но одну вещь всё-таки попытаюсь сказать...
И я достаточно громко, ни к кому не обращаясь, произнёс "This building's been used by the Nazis since 1942". Услышав английскую речь с тротуара, гид дёрнулся, но Миндич уже втянул меня в толпу.
Профсобранию предстояло обсудить вопрос об отъезде в Израиль двух ведущих сотрудников Киевпроекта - главного инженера вычислительного центра Артура Филипповича Кальмейера и главного архитектора 4-й архитектурной мастерской Михаила Пинхасовича Будиловского (до этого его величали Михаилом Петровичем). Профсоюзному коллективу предстояло вынести решение, осуждающее недостойные поступки указанных товарищей, и если повезёт, открыть им дорогу в проклятый мир потенциального противника.
Не припомню сейчас, почтил ли своим присутствием проф-судилище Миша Будиловский. Я со своей стороны решил, что стоит присутствовать. Есть вещи тотальные и потому уникальные, и не гоже уклоняться от бесценного опыта, который предлагает знающее толк в жизни Мироздание.
В душный тёмный зал собраний Киевпроекта набилось на удивление много людей. Тема интересовала многих. Сперва бесцветно выступил с сообщением председатель профкома. После него две профкомовские бабёнки-активистки со страстью заклеймили обоих отъезжантов как предателей. Родина, понимаешь, их защищала, поила-кормила, бесплатно обучала, в коллектив приняла, позволяла отдыхать в своих лагерях и санаториях, а они неблагодарные на заботу ответили бесстыдной неблагодарностью, можно сказать, предательством. Следом на трибуну взгромоздился Борис Могилевский - один из полезных активистов-евреев. Он объяснил собранию, что предательский поступок отъезжантов может отрицательно отозваться на остающихся: из-за таких, как вот эти двое, некоторые могут сделать неверные выводы о том, что советским людям определённой национальности нельзя доверять, и потому нам всем необходимо давать отпор сионистской пропаганде. Собрание зевнуло и проголосовало осудить обоих возмутителей спокойствия и выдать им справки для ОВИРа - пусть убираются, без них воздух в Киеве чище станет.
После собрания меня поймал в коридоре главбух, от которого исходило лёгкое алкогольное амбре. Оттеснив меня в закоулок коридора возле своего кабинета, он доверчивым шепотом сообщил, что я всё правильно делаю, что он желает нам успеха. И что у него есть ко мне личная просьба.
- Вызов? - спросил я.
- Нет, не вызов. Скажи, ты через Вену ехать собрался?
- Наверное. Мы ещё о деталях не думали.
- Так вот, если через Вену: там на вокзале и на автовокзале есть киоски, где продаются стальные зажигалки с вот такими картинками, - он вытащил из бумажника и показал мне фотографию, - сделай мне личное одолжение, купи пару штук и пришли на домашний адрес, вот! - он сунул мне в руку крохотную писульку с адресом, - Сделаешь?
- Почему не сделать, - согласился я, - важно, чтоб зарплата, пока я здесь, поступала без перебоев.
- Можешь на меня положиться.
- Замётано!
Через неделю Володя Кретов принёс в клювике из приёмной директора подписанную тройкой бумагу для ОВИРа, с печатью.
Референт знал, что делал.
С Николаем Константиновичем Шило я так больше и не увиделся.
Путь к предательству Родины был открыт.
Тоня подавала заявление у себя в ЗНИИЭПе, приложив копию моей справки. План сработал безукоризненно, у неё всё прошло гладко, даже без собраний. Теперь она, как и я, могла работать без помех до получения разрешения на выезд.
Мне казалось, все наши заботы позади.
Я был не прав.
(продолжение следует)