gratefulЭтот текст не претендует на литературность, даже в рамках жанра мемуарной литературы. Просто хочется, чтобы рассказ о тех временах остался в памяти детей и внуков, когда мы уйдём.
Много букв. Текст получился длиннее, чем я предполагал, пришлось разбить его на пять частей. Я буду их выкладывать последовательно, с фотографиями в последней части. Некоторые имена изменены.
ОТЪЕЗД
Метаморфо́з (от др.-греч. μεταμόρφωσις — «превращение») —
глубокое преобразование строения организма, происходящее
в ходе индивидуального развития (онтогенеза).
ЧАСТЬ 1. ПЕРВЫЕ ШАГИ
Я точно помню день, когда окончательно понял, что из СССР нужно бежать. 22 августа 1968 года. Радио, телевизор и газеты сообщили, что прошлой ночью Советский Союз ввёл войска в Чехословакию, положив конец надеждам на социализм с человеческим лицом. Советские танки на улицах Праги убедительно объяснили миру, мне в том числе, что человеческого лица у социализма нет и не будет. Оттепель кончилась.
Пройдёт однако десять долгих лет, пока мне представится возможность осуществить задуманное. О зарубежной поездке как средстве остаться за границей не было речи: я был невыездным, к тому же не стал бы оставлять за спиною семью. Приходилось ждать.
В 1972-ом, в самом начале первой волны еврейской эмиграции, уезжал в Израиль мой самый близкий киевский друг. Перед его отъездом, помню, мы сидели на холодной зимней скамейке на площади Калинина. Адик Гак был задумчив. "Не знаю, зачем я еду, - пробормотал он, - СССР самая правильная страна для еврея. Здесь нормальный человек может существовать в мире с самим собой, отделив себя от их образа жизни и не принимая участия в их играх. К тому же здесь тебе не позволят забыть о том, что ты еврей. В Израиле так не получится."
Мы тогда мало что знали о жизни в Израиле. Читали письма Адика, жадно впитывая подробности неведомого мира. В одном из первых ответных писем я спросил, каково было бы Тоне в Израиле. Некоторые приезжают с русскими жёнами, - написал Адик, - но, чтобы иметь равные права, ей нужно будет пройти гиюр (процедуру религиозного перехода в иудаизм). Я рассудил: сам я даже без обрезания обхожусь, вряд ли честно везти русскую жену в Израиль и ожидать от неё религиозного обращения, не будучи самому верующим евреем. Теперь-то мне ясно, что проблема была минимальной, но тогда...
Альтернативное направление открылось в 1975-ом: Конгресс США ввёл поправку Джексона-Ваника в Закон о Торговле. "Provision in United States federal law intended to affect U.S. trade relations with countries with non-market economies (originally, countries of the Communist bloc) that restrict freedom of emigration and other human rights." Америка включилась в борьбу за свободу эмиграции. Пришло и моё время.
К концу 1975-го я как раз вернулся из годичной командировки в Углегорск и Запорожье. За досрочный ввод первого 800-мегаваттного энергоблока Запорожской ТЭС начальство 'выделило' мне автомобиль 'для покупки по госцене'. Это было очень кстати: продав Жигули, можно было наскрести денег на выезд.
Забавно, что потом оставшиеся в СССР будут называть нас 'колбасной эмиграцией'. Мы вообще-то и в Киеве были в состоянии купить себе колбасу, и не за колбасой ехали. Правда, и зашитых в подкладку бриллиантов не вывозили - да и откуда взяться бриллиантам у двух советских инженеров! В одном эти люди правы: на американскую колбасу нам ещё предстояло учиться зарабатывать.
Но я забегаю вперёд.
В конце 1975-го Адик прислал вызов. На самом деле он мне два вызова прислал, от разных "родственников", на всякий случай, если один не дойдёт. Почтовые проблемы с доставкой израильских вызовов были нередки в те времена.
1976 год ушёл на борьбу с моим папой. Дождавшись наконец пенсии, он ни за какие коврижки не желал покидать привычную коммуналку. Стоявший в 16-метровой комнатушке напротив продавленного дивана телевизор показывал его любимые правительственные концерты, Кабачок 13 Стульев, Голубой Огонёк, Спокойной Ночи Малыши и последние известия. В известиях, кстати, многократно упоминалось об ужасах жизни в странах капитала. Папа категорически отказывался ехать, злился, орал на меня, временами швырялся мебелью (у родителей в комнате было два стула, один из них к нашему отъезду был совсем плох, жертва семейных переговоров об эмиграции).
Самые эмоциональные сцены разыгрались, когда я стал объяснять ему необходимость сдачи партбилета. "Таковы правила игры", убеждал я, на что отец твёрдо заявил, что не пойдёт просить об исключении из партии. Несколько месяцев он вообще отказывался со мной разговаривать, но мама потихоньку над ним работала. Настал день, когда он проорал мне в лицо "Тебе самому придётся исключать меня из партии!" - и я понял, что победил. "Хорошо, папа, я тебя исключу, тебе только нужно будет подписать одну ничего не значащую, формальную бумажку".
Бумажку эту он подписал, не читая, после чего сказал "Надеюсь, у меня будет инфаркт до отъезда, и я не должен буду стоять в Америке в очереди безработных за пособием!" Я вежливо поблагодарил его и отправился в Киевотделстрой, где он перед выходом на пенсию работал главным инженером какого-то СУ и всё ещё состоял на партучёте.
По недоумию я припёрся в партбюро, когда они там заседали. Узнав о причине моего появления, члены партбюро впали в ступор, не в состояние произнести ни звука. Просто переглядывались и - молчали, только морды багровели, пока один из них не указал мне пальцем на дверь. На помощь пришла секретарша, которой я преподнёс пробный флакончик "Красной Москвы". "Не пытайтесь разговаривать с ними, когда они все в одной комнате, это так не работает, - посоветовала она, - начните с Янкелевича, он самый податливый из членов парткома, к тому же лучше разбирается в вашей проблеме, чем остальные". Два дня в прокуренных тёмных коридорах треста я ловил понимающего проблему Янкелевича. Моё упорство было вознаграждено. Янкелевич молча вывел меня во двор, потом мы перешли во двор соседнего дома, там он сел на скамейку, показав рукой, что я могу сесть рядом с ним.
- У вас есть родственники за рубежом? - пожевав губами, спросил он после долгого молчания.
- Есть, - честно сказал я.
- В Израиле?
- Ну, прямые родственники не совсем в Израиле, но в Израиле тоже есть люди.
- Значит, вы в Америку?
- На этом этапе вряд ли имеет смысл обсуждать детали, сейчас важно, что без документа о выходе отца из партии мы вообще не можем тронуться с места.
- Давайте вашу бумагу. Я поговорю с товарищами. Приходите в следующий вторник.
- Спасибо, товарищ Янкелевич, - с чувством сказал я, - вся наша семья будет вам очень признательна!
- Ваш отец хороший человек, - задумчиво сказал Янкелевич, вставая со скамейки, - передавайте ему привет.
Янкелевич явно был оптимистом. В следующий вторник он, не глядя мне в глаза, пробормотал на ходу "Ещё ничего. Через две недели". Зато через две недели, когда я зашёл в приёмную треста, меня узнала секретарша и призывно помахала рукой, подойди, мол - в руке её была скреплённая круглой печатью заветная бумажка с каракулями волшебной подписи. Первый шаг к победе был сделан.
Теперь нужно было заполучить документ от родителей жены - заверенную печатью бумагу о том, что они не имеют к семье отъезжантов экономических претензий. Тоня позвонила в Москву родителям, не объясняя деталей, и сказала, что мы завтра приедем.
Таганка встретила нас отвратным холодным дождём, стылая вода в лужах на Воронцовской чернела слякотью. До обеда тесть с тёщей не задавали вопросов о причинах внезапного приезда. На стол были выставлены бутылка Московской, квашёная капуста, солёные грибки, картошка. Даже баночка красной икры - тесть ухмыльнулся и, глядя на Тоню, прокомментировал: "Мать достала для любимого зятя". Выпили. Закусили. Ещё выпили. Пора было поговорить о причине внезапного визита.
- У нас к вам, Виктор Филиппович и Ирина Федоровна, вот какое дело, - махнул я с места в прорубь, - мы с Тоней собрались на жительство за рубеж, нам для выезда нужна ваша подпись на бумаге, удостоверяющей, что вы не против.
- А мы здесь с какого конца? - насторожился тесть.
- Ни с какого. Просто формальность такая - если дочь выезжает, требуется справка, что родители не возражают.
- Я этого ничего не знаю, - запротестовал тесть, - надо будет поузнавать у соседей.
- Да зачем же у соседей, вот бумага, на ней всё написано: Мы не возражаем против выезда нашей дочери Антонины Викторовны Кальмейер с семьёй на постоянное место жительства в государство Израиль, экономических претензий не имеем. Подпись В.Ф.Кондратьев и И.Ф.Кондратьева. Подпишите, завтра поставите печать в жилуправлении, и вся недолга.
- Как-то оно слишком быстро всё...
- Дак и хорошо, что быстро, если б дело сложное было, я б и не стал вас затруднять.
Следующим вечером в купе поезда Москва-Киев я с вожделением разглядывал справку - первый документ, удостоверявший, что мы и в самом деле покидаем эту страну... Теперь предстояло подавать заявления по месту работы, сниматься с воинского учёта, а там уже можно будет помаленьку машину продавать, мебель, какие ни на есть от бабушки и дедушки семейные ценности, в общем - готовиться к отъезду.
Как мало мы знаем о том, что нам готовит судьба!
(продолжение следует)