Портреты были написаны маслом, в традиционной технике, и я сперва не разобрал, что делает в музее современного искусства эта коллекция. Потом прочел вводную на стене: у художника был обнаружен неизлечимый рак в последней стадии, врачи объявили, что жить ему оставалось два месяца, и он решил, что будет каждый день писать по автопортрету, фиксируя изменения в собственном лице по мере спуска в небытие.
Никогда в жизни ни до, ни после ни одно произведение изобразительного искусства не оказывало на меня подобного действия.
Художник прожил два с половиной месяца. Он отказывался от обезболивающих, чтобы иметь возможность смешивать краски и держать в руках кисть.
Невозможно передать словами последовательность выражения глаз на этих портретах. Уверенный профессиональный мазок на последних полотнах постепенно становится более быстрым, хаотичным, масло ложится с поспешностью, обнаруживающей попытку преодолеть боль. В последней картине с трудом можно вообще разобрать, что это портрет - на полотне изображен желто-черный фиолетовый ужас, и нужно очень вглядываться, чтобы различить контуры человеческого черепа.
Я тогда не записал имя художника. Смотреть никаких других экспонатов тоже больше не хотелось. Мы с Тоней молча вышли из здания музея и всю дорогу до отеля не обменялись ни словом.
Что это было? Попытка удержать обреченное тлению лицо на холсте в пространстве подрамника? Тщетное усилие оставить после себя нечто, не подвластное смерти? Завещание наследия безразличному к искусству человечеству?
Думаю, художник продолжал делать то, ради чего он пришел в этот мир, то, ради чего он здесь был. Исполнение предназначения - так, как он его понимал, в той единственной форме, которая была ему доступна. Это был его способ остаться человеком.
Искусство умирать?
Нет! Искусство жить.
