• Mood: restless
• Music: Рахманинов, 2-я симфония

Наконец я держу в руках мою 2-ю книгу...

Огромное спасибо Бессонному Машу bess_mash за бескорыстную дружескую помощь в подготовке текстов к печати... и вообще, без неё эта книга не была бы тем, чем... ну в общем, БЛАГОДАРЮ, Маш!




СТУК В ДВЕРЬ
Он стоит в трусах у плиты и жарит картошку.

Сильный стук в дверь. Кого б это принесло, когда стопешник уже налит и за обед пора садиться?

Виктор живёт в служебной квартире на первом этаже. Дом, только месяц назад сданный в эксплуатацию в посёлке строителей, стоит посреди продуваемого всеми степными ветрами песчаного беспредела, в двух километрах от электростанции. Всего несколько квартир заселены. Соседи, что уже вселились, друг друга не знают. Это наверняка не они. Опять, наверное, на стройке что-то приключилось. Покоя от них гадов!…

В дверь колотят уже без перерыва. И орёт кто-то. Настежь дверь – там совсем молодая женщина, почти девочка, натужно воет: “Скорей, скорей, помогите, он там в подвале” – стучит сразу во все двери, и тянет Виктора за руку вниз, в подвал.

Ничего не соображая, босиком через две ступеньки по холодному бетону – вниз. Воняет дерьмом и извёсткой. Пустота подвала еле освещается тусклой 40-ваттной лампочкой. “Сюда, вот!” – орёт женщина, и Виктор наконец различает, как на верёвке, привязянной к оставленному строителями крючку в потолке, раскачивается, дёргаясь, тело здоровенного мужика. “Повесился ведь, падло, – проносится мысль, – что же делать?”

“Беги звони кому-нить в Скорую, – кричит Виктор, – я попробую его снять!” Женщина исчезает. Только теперь до него доходит, что надо было бы раньше послать её за табуреткой и за ножом – обрезать верёвку. Этот сукин сын должно быть использовал пару бетонных блоков, которые валяются рядом, но на них не станешь, чтоб его отцепить. Мозг лихорадочно ищет выхода. Медлить нельзя. Виктор обхватывает бёдра мужика и пытается поднять его как можно выше, чтобы ослабить затягивающийся узел.

Мужик начинает дёргаться ещё сильнее, и только тут до Виктора доходит реальность происходящего. Oн один. У него не хватит сил вынуть удавленника из петли. Это точно. Он только продлевает мучения повесившегося, пытаясь поддерживать судорожно извивающееся тяжеленное тело. И отпустить это тело он тоже не может – вроде ты сам вынес ему окончательный смертный приговор – всё равно, что самому этого козла дурного повесить.

Сверху, с синего языка, высунутого из сведенного судорогой рта, на Виктора обильно течёт слюна. “Ннннож принеси, суууука! – из последних сил воет он, - нннне могу его больше держать!...” Его слёзы мешаются со слюной повесившегося и текут по лицу. В мозгу больше нет мыслей, только – удержать это тонну весящее тело на весу – и понимание того, что оно опускается всё ниже и ниже, и что ничего, совсем ничего ему не сделать …

Позже, когда приехавшие из стройконторы рабочие уже сняли повесившегося, Виктор, которого бьёт безудержная дрожь, возвращается к себе в квартиру, выкидывает в мусор сгоревшую картошку вместе со сковородой, выключает телевизор, бодро болтающий о планах досрочного ввода в действие нового энергоблока, распахивает дверь и окно, впуская в кухню струю ледяного сквозняка и опрокидывает, наконец свой стопешник. Потом ещё один. И ещё.

Надо помыться, думает он. Мысли теперь ворочаются медленно. И это хорошо. Можно не торопиться, думает он, стоя под струями душа. Можно не торопиться. Можно не торопиться. Никуда не надо спешить. И в Киев не надо спешить. Кто его знает, что я там найду, когда вернусь.

То-есть, он знает. Но не стоит думать об этом. Он заворачивается в полотенце и выходит из душа.

Она сидит в комнате на краешке тахты, по-детски поджав тонкие смуглые ноги.
“Я пришла вас поблагодарить за вашу помощь. Это так ужасно, так ужасно. У нас здесь никого вообще нет, ни родни, ни знакомых. Мы из Казани оба, только этой весной расписались здесь. Квартиру вот дали нам.” Она нервно крутит на пальце дешёвое обручальное колечко. Под глазами – грязь от уже высохших размазанных слёз. Но она, видимо, уже успела причесать свои короткие каштановые волосы.

“С чего это он вдруг?” – вопрос этот тупо саднил в голове с того момента, как Виктор увидел болтавшееся в петле тело.

“Ревновал он меня ко всем. Ну и с деньгами у нас плохо было. Бригадир к нему придирался и мало выписывал. Я раньше-то с этим бригадиром гуляла.”

“У неё маленькие груди”, – пьяно размышляет Виктор, уставившись на острые соски, торчащие под тонкой сиреневой блузкой. “Налить, выпьешь немного?” – спрашивает он, в то время, как в мозгу медленно созревает: “Гнать. Гнать её, стерву, надо отседова.”

“Да, я выпью немножко. Завтра надо звонить его тётке в Казань, чтоб приезжала, хоронить поможет. А так-то он сирота”. “Был”, – добавляет она после паузы.

“Я больше не могу. Не хочу, – думает Виктор, наливая ей стопешник, – мне бы лечь сейчас. Не надо мне ничего.”

Она берет у него из рук склянку с тёплой дурно пахнущей водкой, вопросительно смотрит в глаза Виктору, не зная, выпить ли сразу самой или подождать, пока он справится со своим стаканом, смотрит на его дрожащие руки, глаза её внезапно наполняются слезами, она прислоняется к груди Виктора, горячие слёзы текут по его голой груди и он чувствует, как всё её худенькое детское тело сотрясается от рыданий.

“Как тебя зовут?” – наконец спрашивает он, чтобы хоть что-то сказать.