– Там, в шкафу, есть печенье, круглое такое, дай мне две штуки.
– Я говорил с сёстрами, они считают, что ты идёшь на поправку.
– Две штуки. В красной обёртке с жёлтым.
– Вот тебе твоё печенье. Как ты?
– Я в порядке. Но здесь весь корпус набит глупыми стариками, не с кем вообще поговорить.
– Я принёс тебе книг в прошлый раз. Ты читал что-нибудь?
– Я не могу читать.
– А телевизор смотришь?
– Он всё время включён, но показывают неинтересное.
– Можно переключить канал. Ты знаешь, как это сделать? Я тебе в прошлый раз показывал.
– Я забыл. То молоко, что ты принёс, прокисло.
– Дэн и Вики передавали тебе привет. У Алисы сынок родился, так что они теперь бабушка и дедушка!
– Кто это Дэн и Вики?
– Пап, ты знаешь, сколько у тебя детей?
– Да... трое?
– Ну, правильно, трое. А как их зовут?
– Ммм... Рик, Джонни и... Джонни ... и...
– Дэнни?
– Да, Дэнни. Рик, Джонни и Дэнни.
– Молодец. Вики – это жена Дэнни, а Алиса – их дочь.
– Я хорошо помню тебя и Рики, а вот Дэнни почему-то всегда вылетает из головы.
– Это от того, что вы с мамой разошлись сразу после рождения Дэнни, и он рос без тебя.
– Да, да, я помню, мы разошлись. Как она там поживает?
– Кто? Мама?
– Ну да, Сюзан. Она здесь?
– Нет, папа, она живёт в Лос-Анджелесе.
– Она была очень красивая молодая. Это она хотела детей. Всегда всё по-своему делала.
– Ты бы хотел с ней поговорить?
– Так она здесь? Внизу?
– Нет, она у себя дома, но я могу ей позвонить, если хочешь, и дам тебе трубку.
– Хорошо. Давай, звони.
– Хелло? Здравствуй, мам, это Джонни. Как ты?... Нет, я не из дому. Я здесь у отца. Он хотел сказать тебе пару слов... Он... ну... в общем, ничего... Здесь неплохой госпиталь для выздоравливающих... Ммм... будем надеяться... Сейчас я дам ему трубку.
– Здравствуй, Сюзан, это Виктор... Да... Как ты там?... Ты не болеешь?... А я вот болею... Джонни приходит... Как ты там?... Ты живёшь в старом доме?... Продала?... А где же ты живёшь?... В апартменте? Недалеко от океана?... Это хорошо. Как ты там?... Ты, самое главное, следи за собой. Ты такая красивая женщина. В Эл-Эй полно всяких проходимцев, которые захотят поживиться за твой счёт. Ты их всех гони... Нет, я не знаю, когда. Мне здесь ничего не говорят. А может я забываю... Да, память ни к чёрту, я всё забываю. У тебя молодой голос, Сюзан... Хорошо... Хорошо... Спасибо... Самое главное – береги здоровье... И бросай курить… Хорошо... Пока...
– Ну, пап, что она сказала?
– У неё очень молодой голос.
– Хочешь ещё печенья?
– Нет, помассируй мне правую руку, вот здесь, она всё время отмирает.
Джон заворачивает наверх рукав белой больничной рубахи, обнажая худую старческую руку с бледной дряблой кожей. В памяти возникает отец его детства, сильный, крепко сбитый мужчина с мускулистыми руками, подбрасывающий его, как мячик, высоко к потолку комнаты. С внутренним содроганием Джон дотрагивается до пергаментной кожи и начинает осторожно разминать её пальцами – вниз и вверх, вниз и вверх. Это его плоть, думает Джонни, это тело моего отца у меня под руками, такое чужое и родное. Как странно видеть его беспомощным. Но я ничем, совсем ничем не могу ему помочь. Хорошо ли это, что я вот так его трогаю? Сейчас половина девятого. Если выбраться отсюда минут через десять, я только в четверть десятого доберусь до дому. Опять будет сцена с Дженнифер. Какая у него холодная кожа, как у трупа. Надо сказать сёстрам, чтобы сменили постельное бельё. Здесь воняет.
– Пап, можно я открою окно, здесь в комнате очень душно.
– Нет, не надо. У меня от сквозняков начинается кашель.
– Принести тебе чаю? Или соку?
– Вон там в шкафу, слева, открой дверку, там сидит мама. Скажи, чтобы она спустилась сюда.
– Не выдумывай, папа, мама в Лос-Анджелесе, ты сам только что с ней говорил по телефону.
– А я тебе говорю, что она там в шкафу слева. Открой дверцу!
– Я сейчас позову сестру, полежи, не двигайся.
– Эти сёстры никогда не открывают шкаф, когда я их прошу.
– Я буду обратно через минуту.
– ...
Убедившись в том, что после укола медсестры отец погрузился в сон, Джон совершает привычный обряд: он расправляет одеяло на отцовской груди, притрагивается на мгновенье щекой к небритому, костлявому лицу натужно храпящего старика, приводит в порядок стаканы и лекарства на столике у кровати и, окинув взглядом поле последней битвы, выходит из палаты. Проходя мимо станции персонала, машет рукой сестрам, спускается в гараж. И только сев в машину и пристегнувшись ремнями, вдруг останавливается, поражённый мыслью, что можно общем-то никуда не торопиться.