Продолжение. Начало - здесь.
(Орфография оригинала сохранена).
Тут мы затронули ещё одну каверзную тему... Интересно, что столкнулся я с ней в самые первые дни работы в Америке, когда об Индии и не мечталось.
Я звонил в Россию. После разговора включился оператор и я подтвердил свой долгий звонок. – «Хорошо, однако, что вы – не индус», хмыкнул оператор. Я не понял. – «У них бывает – позвонит в Дели, проговорит час, а потом уверяет что никуда не звонил».
Дамы, распределяющие нас по командировкам в нашем отделе, иногда – если ситуация срочная – дают нам «добро» на выезд до прихода финансовых гарантий. Это никогда не делается с Индией. Причина проста: обманут, не заплатят. Интересно, что эти деньги не попадут кому-то в карман, и на прибылях гигантов, с которыми мы имеем дело, не скажутся. Просто рефлекс воровства – в крови. А чтобы это опять не показалось анти-индусским преувеличением – картинка из одной из последних командировок.
Во времена моих первых поездок рента (проката) автомобилей в Индии просто не было. Моё передвижение обеспечивалось пригласившей меня компанией: ко мне приставляли машину. Её водитель был такой же неотъемлемой её частью как руль или колёса. Он вёз меня на работу утром, дремал в ней пока я работал, вёз назад, вёз, когда я просил, за покупками или на экскурсию в любой день и час включая выходные. Поначалу такое рабовладение несколько смущает, но со временем привыкаешь.
В последнее время, однако, в Индии наметились перемены, и в больших городах стали появляться известные «Герц», «Эвис» и прочие, где, как в других нормальных странах, по прилёту можно взять машину и самому ехать куда хочешь. В тот раз я решил так и сделать. Не то чтобы я забыл что такое индийские улицы и дороги, да и удовольствие порулить выветрилось давно и бесповоротно – вдруг завозится иногда в тебе этакий чертёнок, крутящий тебе кукиши и вызывающий ещё разок подтвердить самому себе, что ты – мужчина, и «кто ездит в Индии (Венесуэле, Нью-Йорке, Италии, Бангкоке и т. д.), тот ездит везде». Вот я и поддался на провокацию, сказав перед поездкой в нашем отделе зарезервировать мне машину в «Герце» - самой уважаемой фирме.
По прилёту в Дели я нашёл «Герц». Их контора располагалась в одном из дорогих отелей в центре, а вышколенные ребята-индусы вели себя ещё учтивее чем их коллеги в Америке, - в общем всё собиралось обернуться нормально. Вот только маленькая заковыка – в дополнение к обычным платам (сам прокат, страховки и прочее) с меня потребовали залог, и не как-нибудь, а две тысячи. На случай «если с машиной что-то случится». На моё напоминание, что для этого и есть страховки, собралась вся полдюжина клерков с боссом во главе, наперебой клявшихся что у них это – норма, что все так делают, и что залог будет не снят, а только зарезервирован на кредитке и при сдаче машины деньги будут немедленно освобождены. Чертыхнувшись про себя, я согласился.
Название дороги от Дели на север звучало солидно: «Шоссе номер один». За городом на нём участками действительно было раздельное одностороннее движение, и я нёсся сломя голову вместе со всеми, но каждые несколько километров оно входило в очередной городишко и превращалось в разбитую, заполненную толпами людей и повозок улицу. Сотня километров этой скоростной трассы обернулась почти пятью часами.
Командировка оказалась короткой, и вот в последний день, попрощавшись с заводскими, я заехал в гостиничный двор, сказал дежурному клерку приготовить счёт и поднялся в номер собрать чемодан. Через полчаса я рассчитался, погрузил вещи и выехал на шоссе на Дели. Тихое постукивание сначала не привлекло моё внимание, но ехавшие рядом водители иногда махали руками и показывали что-то сзади. Я остановился и увидел что багажник открыт. Ну не закрыл плотно, бывает. Я хлопнул сильнее – тот же результат. И тут я увидел причину. Замок багажника был варварски взломан. Восстановить события не потребовало богатого воображения. Иностранец, заявивший в гостинице об уезде через полчаса, скорее всего имеет что-то в машине. Вот и было вызвано знакомое ворьё, и пока гостиничные стояли на стрёме (машина была припаркована прямо у входа), багажник был взломан. Ко всеобщему их разочарованию.
Чертыхнувшись, я продолжил путь в Дели. Нашёл «Герц» в аэропорту, вернул машину, и тут же выяснилось что компьютерной связи с их городской конторой как-то нет, но принимавшие машину девушки дружно кивали головами – да, да, конечно же разберёмся...
Думаю, описанного уже достаточно чтобы вы досказали конец этой истории и без меня. Разумеется никаких двух тысяч долларов назад я не получил. Сняты они были сразу без всякого резервирования, и множество звонков нашего транспортного агентства, заказывавшего мне машину и пытавшегося выручить деньги назад, не дали ничего.
(Тут, наверно, люди сочувственные с беспокойством спросят не потерял ли я эти деньги. Нет, мне компенсировали всё, а потом сняли украденное с наших индийских партнёров, обязанных оплатить дорожные расходы приглашённого. Так что Индия в итоге заплатила.)
Кто-то может спросить, как относятся к индийской действительности сами индусы. (Конечно, тут не имеется в виду большинство: как и в других бедных странах оно слишком задавлено жизнью чтобы размышлять об абстрактном, речь – об образованной части.) Прежде всего видно почти полное принятие статус кво. Вечного недовольства русских или охотной самокритики американцев там нет и в помине. Те, кто высказывается в духе приведенного в начале эпиграфа, очень редки. Нет, конечно, все видят «нерешённые проблемы» вроде коррупции властей и нищеты народа, и все соглашаются что надо «усилить»-«увеличить»-«улучшить». Но – само собой разумеется - с сохранением «великих национальных традиций». Уважением к этим традициям и полным желанием их сохранять веет даже от самых молодых и образованных, в том числе и ездящих за рубеж, т. е. могущих сравнивать.
Уверенность в превосходстве и величии их культуры сидит в индусах так глубоко и бесспорно, что иногда и не видна, в отличие, скажем, от ближневосточного бахвальства или ячества русских. Но не стоит принимать обходительность за готовность во всём с вами соглашаться. Лишь зайдёт разговор об индийской цивилизации – перед вами горячие и эрудированные её защитники, пускающиеся во все тяжкие ради доказательства её уникальности, древности и величия... Кстати, именно поэтому зарубежные исследователи Индии особо осторожны при пользовании индийскими источниками. У русских «патриотов» «Россия – родина слонов»? Так вот у индусов «Индия – родина всего».
Мой китайский опыт много меньше индийского, но он достаточен, чтобы подтвердить: эти страны – действительно «две большие разницы». Непохожи их народы – ни внешне, ни ментальностями, непохожи их история, их природа. И всё таки есть нечто, толкнувшее меня объединить их в этом очерке.
По возвращению из последней китайской командировки с заездом в Шанхай у меня недели две была душевная депрессия. Давно ли мы, россияне, высокомерно насмехались над убожеством косоглазых «младших братьев»? Кинофильмы нашей юности, как вы помните, могли быть хорошими, плохими, или китайскими. Позже был вопрос – как Китай запустил спутник? Ответ полагался – пятьсот миллионов рогатку держали, а пятьсот миллионов натягивали. И вот - Шанхай начала 21 века... Потрясает не только количество и темпы роста небоскрёбов. Словно чтобы наступить на мой русский мозоль ещё больнее, строят не просто много, строят ещё и красиво.
Впрочем, моё первое знакомство с этой страной было совсем иным. Как многие знают, по развитию Китай оказался разделённым на две части: развитую прибрежную, по стилю жизни догоняющую Запад, и отсталую «глубинку», где жизнь пока - почти как при Мао. Моя первая командировка оказалась любопытной потому что пришлась как бы между этими зонами. Двухмиллионный Джилин (по тамошним меркам - небольшой, самолёт в Пекин – раз в неделю) состоял в основном из до боли знакомых панельных хрущёбских пятиэтажек, смотревшихся ещё ужаснее наших потому что их домоуправы были, видимо, милосерднее советских, и уважив крестьянскую сущность большинства, позволили городить на балконах всякие клетушки, а во дворах – уродские сараи и погреба. В соответствии с духом времени, однако, на краю города - в охраняемом топтунами сквере - стоял фешенебельный «Шератон», откуда нас автобусами возили на пускавшийся под западным надзором современный химзавод.
Осмотревшись и привыкнув, я стал выходить в город. Это были ещё места где европейская физиономия сама по себе была экзотикой, и нередко за мной увязывалась толпичка любопытствующей пацанвы, молча с разинутыми ртами телипавшаяся за странным субьектом. Маршруты я расширял постепенно – заблудившись, можно было попасть в дурацкое положение и потерять много времени, т. к. По-английски в городе говорили только портье в гостинице – рослые, в отличие от остальных, вышколенные мальчики с подозрительно хорошей выправкой, и заводские переводчицы, тоже наверняка прикормленные местным КГБ. Самым интересным местом были базары: выглядели они в точности как послевоенные рынки моего раннего детства: под открытым небом на грубых грязных прилавках, а то и просто на обрывках газет на земле лежала всякая всячина, в том числе продукты. (Вы подумаете что я преувеличиваю, но нет – бабки, заправлявшие всем этим, были в таких же плюшевых зипунах, как и наши в ту далёкую пору. Только узкоглазые.) Многие продукты представляли или нерешаемую загадку (часто нельзя было даже понять, мясное это или растительное, а иногда – еда ли это вообще), или вызывали реакцию, противоположную аппетиту. Запомнились, например, ммм... как их назвать – яйца, или цыплята? Вообразите что хозяин курицы каким-то непостижимым образом узнал когда цыплята должны вылупиться и прямо перед этим аккуратно надрезал скорлупу вдоль. Затем негодяй умертвил цыплят и аккуратно положил их назад в половинки скорлупы как в гробики. И вот так эти бедняги, уже в пёрышках, выложенные рядами как жертвы землетрясения в день похорон, и продавались. Наверное, для еды. Не спрашивайте у меня – как. Я не узнал. Я не говорю по-китайски.
Глядя на эту бедность, грязные базары и облепленные самодельными пристройками хрущёбы с их непроходимыми дворами, иногда думалось – боже, и это – после почти двадцати лет шумно рекламированного «экономического чуда»? Что же было до него?
Конечно, в целом китайской грязи далеко до индийских ужасов. Она – где-то на пол пути до нашей советской провинциальной грязи. Но были очень сближающие с Индией моменты... Вообразите деревенскую улицу, вдоль которой идёт канава, а в ней – ручеёк. Исток того ручейка я не проследил, но и без него впечатляло: повыше, у перекрёстка, стоял и писал в него мальчик, а метрах в тридцати пониже в этом ручейке бабуля мыла только что почищенную рыбу... А чтобы вы не подумали, что увиденное – нехарактерная случайность – ещё пара картинок. Гуляя по красивому бульвару среди высотных домов в Шанхае, я вдруг дёрнулся и выбрал другую аллейку. На краю той, по которой я шёл, молодая мама усаживала не такого уж крошечного отпрыска «по-большому»... Похожая сценка (правда, «по-малому») повторилась в проходе электрички, в которой я возвращался из Шанхая в Нанджин...
Как я уже сказал, работать мне пришлось на пуске современного, построенного по западным стандартам химзавода. Всё в нём было как на Западе: светлые помещения, новое оборудование, здоровенные старики-американцы – видимо, вышедшие у себя на пенсию инженеры, теперь пасущие почтительно толпящихся вокруг них молодых китайских технарей. И всё же что-то неуловимо родное присутствовало в этих светлых новых коридорах. Я даже не сразу осознал – что, пока, извините, не захотел в туалет. Сортирная вонь разносилась по всем коридорам, по всем этажам! Я воочию убедился, что наставления Коммунистической партии - обучаться у капиталистов технике, но беречь национальные традиции – выполняются полностью. Традиции вонючих сортиров блюлись на этом модерновом заводе неукоснительно.
... Тайвань, особенно городской, очень отличается от материкового Китая. Тайбей – красивый южный город, чистый и современный. Часть народа ускользнула из-под родного коммунистического каблука и попала под американский. Напоминаю это для наивных, иногда восклицающих глядя на Тайвань: - «Вот чего бы добился китайский народ если бы не коммунисты!». Позвольте напомнить, что китайский коммунизм – порождение китайского народа, а относительная развитость Тайваня – результат воздействия Запада. (Такая же история с этнически китайским Сингапуром, но мы сейчас не об этом.)
Приехав, я при первой же возможности ринулся в главный музей Тайбея. И на то была глубокая причина: отступая, Чай Кан Ши в своё время увёз в своём обозе содержимое главных китайских музеев, так что желающим познакомиться в вековыми достижениями китайской цивилизации надо пока ехать не только в Пекин и Шанхай, а прежде всего на Тайвань.
Перед этим я взял обзорную экскурсию по городу, и гид, узнав о моём намерении, горячо одобрил. – «Правильно! Там как раз сейчас такое выставлено!»
И вот я в музее. Нечего даже сравнивать с индийской скудостью и грязищей. Большое модерновое здание, чистота и прохлада. Залы по темам и временам. И всё же... К средине визита какой-то скепсис заскрёбся в душе. Первое разочарование было при посещении той самой экспозиции, о которой восхищённо понизив голос упомянул гид. Толпа вокруг неё была поменьше чем в Лувре вокруг Джоконды, но тоже не маленькая. Главными её экспонатами оказалась цветная капуста и кусок мяса. Фокус был в том, что капуста была вырезана из нефрита, а мясо – кажется из яшмы. Сделано это было действительно мастерски, прямо бери и в кастрюлю клади. Но как-то странновато было относить это к тому же ряду вещей что и Джоконда...
Осталась в памяти некоторая досада от отсутствия датировки экспонатов раскопок. Точнее, датировки были, но... «Династия Тан», «Династия Цинь». Конечно, порывшись в книгах, можно определить годы. Но невольно думаешь: не потому ли их не было, что посетитель, прочтя даты, мог бы сразу вспомнить - что уже имела Европа тогда, когда китайская цивилизация производила эти бесхитростные горшки и ступы?
Не буду утомлять вас подробностями (это всё-таки путевые заметки, а не труд по культурологии), но общим впечатлением поделюсь. Вышел я из музея конечно более просвещённым, но не потрясённым. Хороши китайские пейзажные акварели, но по большому счёту это - всё, чем может гордиться китайская живопись. Остальных жанров или нет, или они в зародышевом состоянии. (Возвращаясь к индийским делам, замечу что там вообще вся живопись – в зародышевом состоянии, первые попытки писать портреты - словно сделанные детьми, с «древнеегипетскими» лицами в профиль и глазами анфас – начались уже в новое время).
Великолепна тончайшая китайская резьба, прекрасен фарфор, впечатляет бронза... Восхищение готово захлестнуть... пока не сопоставишь увиденное с Европой, её дворцами и замками и их содержимым, с музеями и археологией, да наконец просто с городской архитектурой. И снова вопрос, который нервирует искусствоведов, но неизбежен при оценке цивилизаций: где же количества? Речь опять об огромной территории с многочисленным населением, прилежно трудившимся пять тысяч лет... Почему не только разнообразие, но даже объёмы не приближаются к созданному в относительно небольшой Европе?
Есть ещё один аспект, который пандемия политкорректной чумы всё больше вытравляет из обсуждений: отношения к индивидуальности в разных культурах. Ничего даже отдалённо приближающегося к развитости и массовости искусства портрета, тем более психологического, не создано этими цивилизациями ни в живописи, ни в скульптуре, ни в чём-то ещё. И это – не просто очередной пунктик в перечне различий. Это различие бездонной важности, из которого ясно, что предоставленные самим себе, эти цивилизации так бы и остались роями почти безликих (разумеется, с нашей точки зрения) особей – даже научившись строить ульи высотой в сто этажей.
Как и индусы, китайцы неколебимо уверены в превосходстве и величии своей цивилизации. Убеждённость моего гида что мир должен замереть в восхищении при виде капусты и мяса из камня – лишь крошечный тому пример. Этому чувству превосходства над окружающими – тысячелетия. В прошлом из-за него китайцы не раз попадали в дурацкое положение (вспомнить хоть времена Чингисхана, хоть высокомерный отказ китайского императора английскому королю: «Китай не нуждается в торговле с варварами» и последовавший за этим позор «опиумных войн»), однако подъём последних десятилетий опять возрождает национальное чванство. Те, кто не забыл советско-китайские свары прошлых десятилетий, помнят расистскую притчу о боге, пытавшемся выпечь идеального человечка: первого он недопёк, второго пережёг, а вот третий – жёлтенький – получился в самый раз... В те же примерно годы в газетах мелькнуло сообщение что китайские власти, обнаружив на фресках своих старых монастырей европейские лица (видимо, их строителей), велели выдолбить их зубилами... В общем, всем должно быть совершенно ясно: именно Китай – родина всего.
Нам, отпрыскам Великой Русской Цивилизации, непросто сказать про неё друг другу что-то новое. Это тем более трудно сейчас, когда в «перестройку» и «пост-советские» годы появилось немало трезвых оценок нашего житья. Приятно отметить, что этой способностью к самоанализу (по крайней мере со стороны хотя бы части интеллигенции) русские резко отличаются от «Третьего мира». Как ни крути, а никаких случаев даже осторожной критики собственных культур в затронутых здесь двух Великих Цивилизациях (не считая приведённого в эпиграфе) мне не встретилось.
И всё же есть причины, толкнувшие меня включить Россию в этот очерк...
Был у меня знакомый ленинградский инженер, назовём его Толя. Как-то в начале «перестройки» на одной из международных выставок ему довелось познакомиться с английским инженером, занимавшимся аналогичной тематикой. Англичанин подзадержался в Ленинграде, у Толи был кое-какой английский, и они стали видеться. Естественно Толя почувствовал некоторую моральную обязанность развлечь оказавшегося в одиночестве иностранца, и он начал водить его по тамошним достопримечательностям, благо в Ленинграде их более чем достаточно. Как мы все знаем, стыдиться за свои музеи, да ещё в Ленинграде, Русской цивилизации не приходится.
Ситуация эта вполне банальна и не стоила бы упоминания, если бы не некоторые детали, удивившие Толю. Водил он своего английского знакомого очень старательно, показывая самые лучшие памятники искусства и архитектуры, и всё было прекрасно – англичанин охотно и с благодарностью обозревал и внимал. Одно только несколько смущало и озадачивало Толю: не было в его реакциях того ошеломления, того восторга, которого невольно ожидал Толя, показывая без преувеличения высшие достижения российской культуры. – «Уж я его и в Эрмитаж, и в Петродворец, а он только головой покивает, поблагодарит – и всё. Я тогда подумал – это оттого что у них нация такая безэмоциональная. Сельди атлантические, рыбья кровь.»
Прошло время, англичанин уехал, а у нас перемены продолжились, и скоро настали времена, когда в капстраны стали выпускать всех, включая и простых, не-номенклатурных евреев вроде Толи. Английский знакомый оказался человеком благодарным, и вот настало время когда по его приглашению Толя поехал в Англию. Тут-то всё в Толиной голове и встало на свои места. – «Тут я и понял, почему в Ленинграде он от восторга в обмороки не падал. Стал он меня по округе возить, и увидел я, что у них тут «Петродворцы» - чуть не в каждой деревне.»
И ещё вспомнился мне мистер Кустер...
Мистер Кустер был для меня первым настоящим европейцем.
Первый европеец в моей жизни – и сразу такой замечательный экземпляр. Высок и худощав, лыс и блондинист одновременно, с длинным горбатым носом. Короче – вылитый немец по нашим представлениям. Ирония, однако, в том, что он – швейцарец, cовершенно другая ментальность, и при упоминании о немцах из него сыпятся едкие шутки в адрес этих его близких соседей. Ничего, однако, по-настоящему злого. Да и сыпятся шутки и анекдоты из него практически по всякому поводу. Это – удивительно приятный, лёгкий в общении человек, с которым хорошо и бездельничать, и работать. Чувствуется, что и к слабому полу он не безразличен, вот только одна заковыка – староват он для девушек моего участка, ему уже за сорок.
Мой участок – это дюжина молодых инженеров, недавних выпускников сибирских вузов. Мы – в Сибири, на огромном лесопромышленном комплексе, за окном – средина семидесятых... С мистером Кустером у нас – одна забота: огромный, со средний дом кусок оборудования, его фирма эту штуку сюда продала, и теперь мы вместе её испытываем.
Мистер Кустер в первый раз в Союзе, но не впервой в краях экзотических. Удивить или возмутить его совершенно невозможно. Возвращаясь с испытаний в средине ночи в промёрзшем, дребезжащем автобусе, мистер Кустер – единственный кто не хмур и не устал. Крутит головой, и глядя на тусклые огоньки оцепеневших в зимней стуже унылых городских окраин, подмигивает мне и ёрничает: - «Посмотрите направо! Посмотрите налево! Что за восхитительные картины! Какая бурная ночная жизнь!».
Собственно, особых поводов для недовольства, если не считать скуку после работы, у него и не должно быть. Живёт он в «спецгостинице», так называется отдельный подъезд в начальственном жилом доме, где для приезжих иностранцев содержится несколько сносно меблированных квартир. Там же – кормёжка. В отличие от всего города, десятилетиями не видавшего мяса в магазинах, покупающего полугнилые фрукты только в августе и раз в месяц отоваривающего талоны на полкило сметаны и двести грамм сливочного масла на семью, в его спецбуфете сносный выбор продуктов есть всегда.
Впрочем, «спец-жизнью» мистера Кустера не проведёшь: он не из тех, кто глотает лапшу гебешно допущенных гидов о всеобщем счастье в «государстве рабочих и крестьян». Он понимает всё с полуслова и полувзгляда. Я, по причине моего хоть какого-то английского, при нём вроде неофициального переводчика, и мистер Кустер осторожными вопросами удовлетворяет свой интерес к окружающей жизни.
Многое, впрочем, он видит и без моей помощи. Когда половина работающих с ним электриков каждый день – «после вчерашнего», а всякого рода устройства безопасности устанавливаются и подключаются только после его напористых усилий (это пожалуй единственная ситуация когда ему изменяет всегдашнее терпение и он зло орёт сквозь шум моторов: - «Переведи этому болвану, что если бы эта штука не была нужна, её бы сюда не привозили!!»), - многие азы жизни ясны и без переводчиков.
После успешных испытаний – заслуженный «сабантуй». Официальные переводчицы, довольные моим участием, разбежались по домам, а я, вместе с кучкой имеющего отношение начальства и мистером Кустером, располагаюсь в «спец-буфете» и с удовольствием посасываю не очень популярное среди сибиряков шампанское.
Потихоньку множится число пустых бутылок, сбрасываются пиджаки и ослабляются галстуки, и наконец наступает обязательный момент таких застолий: - «А ну-ка спроси у него - как ему наш балет?». (Примечательно, что песня «Зато мы делаем ракеты» уже написана, но – не помогает.) - «А как ему наша Сибирь?». Мистер Кустер, опытный участник такой дипломатии, не даёт промашек. Восторженные охи находятся и для величия Сибири, и для местной гигантской ГЭС, и для русского балета. И только когда идёт вопрос о нашем хоккее, в глазах мистера Кустера вдруг появляются чёртики и я нутром чувствую что на языке у него что-то нештатное. – «О да, хоккей! Действительно феноменально! Знаете, я только что из командировки, из Бразилии. Там многое очень похоже, только они так прямо и говорят – знаете, народ у нас ленивый и глупый, работать не может и не хочет, зато – ПОСМОТРИТЕ КАК МЫ ИГРАЕМ В ФУТБОЛ!»
У меня начинаются корчи от хохота, окружающие несколько нервничают из-за задержки с переводом, но когда я всё-таки перевожу – слава богу никто не обижается, всё продолжается своим чередом...
Через несколько месяцев мы прощаемся, и пользуясь наметившейся дружбой я спрашиваю мистера Кустера, что же было самым неприятным в его российской поездке. Помню, ждал я тогда и сетования на лютый мороз, и скуку под ге-бешным надзором, и весь вид убогой нашей жизни среди пустых магазинов где в достатке была только дрянная водка... Я не угадал. Самым ужасным для мистера Кустера было – просто зайти в наш сортир! Нет, вы представляете каково ему было слушать при этом речи о российском величии?! А ведь мистер Кустер даже не был со мной в Архангельске...
...Город Архангельск, средина семидесятых. Я работаю в одном из городов-спутников, добираться – автобусом. Городская автостанция – обнесённый забором пустырь. Средина зимы, лютый мороз, пар над толпой ожидающих. Посреди площади – общественный сортир. Описывать надо или ещё помните? Деревянный сарай, досчатые загородки с обеих сторон, чтобы вошедшие не были видны всей площади. Понадобилось и мне... Зашёл за загородку – и остолбенел. Прямо посредине, почти во всю ширину прохода высилась гора дерьма, в основном замёрзшего, но кое-где ещё парящего. Чьё это было дело – недождавшихся, или ночных посетителей, побоявшихся в темноте проходить внутрь – непонятно, да и не важно. Важно, что надо было или самому добавлять к этому «монблану», или - с риском поскользнуться - перебираться через него чтобы пройти к кабинкам... Запомнилось ещё, что этот «монблан» никого не удивлял, никого не возмущал. Десятки людей покорно перебирались через него в обе стороны, так и надо...
Тут, кажется, кто-то хочет сказать, что это уже позади? Не торопитесь, уважаемые, боюсь, вы недооцениваете стойкость традиций великих цивилизаций. Прошло тридцать лет... В далёком прошлом остались и Архангельск, и Сибирь, и многое другое. Вдоволь погоняв по матушке России, судьба стала носить меня по совсем другим краям. На нынешней моей работе тоже есть командировки в Сибирь, но я отшучиваюсь что я там уже своё отъездил и теперь – очередь молодых. И вот недавно один из них поделился свежими впечатлениями. – «Многое в России переменилось... И с авиабилетами не проблема, и поесть – где хочешь, и Домодедово не узнать. Самолёты – почти все Боинги, наших гробов уже почти нет. Только... Лечу из Сибири в Москву, и чувство какое-то странное. Вроде Боинг – и словно как-то не совсем Боинг, понять не могу. А потом дошло: да это же из сортира, как в старые времена, на весь самолёт воняет!!»
Тут мне и припомнилось всё сразу, и искус поделиться впечатлениями от «великих цивилизаций» стал неодолим.
(окончание следует)