melancholyНепрерывным потоком красных огней расстилается впереди застывший фривэй. Никто никуда не едет. Можно, конечно, включить радио и узнать почему мы стоим, но не хочется. Потихоньку наигрывает диск, и мне в общем-то безразлично, по какой именно причине мы все оказались запаркованными на восьмидесятом фривэе, в трёх милях от моста на Сан Франциско. Куда спешить?
Вечер опускается на Залив. Тёмное небо на западе разрисовано малиновыми отсветами. Мне тепло и уютно в замкнутом пространстве автомобиля. На душе спокойно, даже радостно – без причины. ‘Tis the season to be jolly, fa-la-la la-la la-la-la-la.
Конечно, следовало бы добраться в город, где оффис жены проводит ежегодный рождественский междусобойчик в ресторане, до того, как закончится их вечеринка. Но я в неторопливом настрое, и намертво застывший поток машин предоставляет замечательное алиби для любителя увиливать от подобных сборищ.
Наконец тронулись с места. В полосе слева от меня движется джип. За рулём девушка с болтающимся по спине лошадиным хвостом блондинистых волос. Она замечает, что я смотрю на неё, улыбается и показывает мне язык. Я одобрительно качаю головой.
Через полторы мили добираемся до двух вдребезги разбитых, искорёженных автомобилей. Лужи темнозелёной тормозной жидкости на бетоне. Кареты скорой помощи, патрульные машины с мигалками. Полицейские с фонарями отмахивают всех на левые полосы. Кто-то встретил рождество раньше времени. Теперь поедем быстрее.
Я вхожу в зал ресторана на сорок минут позже назначенных шести часов. Сразу замечаю супругу в баре. Она выглядит очень эффектно, сидя за столиком, где разместилось начальство их фирмы, с бокалом мартини.
– Здравствуй, любовь моя! Merry Christmas everybody! – я целую её, и тут же получаю в ответ:
– Я же просила тебя одеться по-праздничному.
– Я так и сделал, солнце. Это самое лучшее из того, что есть в моём гардеробе.
Начальство принимает мой ответ благосклонным хихиканьем, что должно означать, ах, этот Артур такой юморист, от него всегда можно ожидать любой выходки.
Оставив мою любовь беседовать о важных вещах с важными людьми, я перехожу к следующему столику. Здесь народ - помоложе и попроще - сконцентрировался вокруг миловидной Шерон – секретарши фирмы. Объятия. Поцелуи. Поздравления с праздником. Заказываю себе два коньяка. Теперь можно расслабиться и оглядеться вокруг. До меня вдруг доходит, что Шерон здесь одна, без молодого мужа, которого она приводила познакомить с публикой на прошлое рождество.
Он был занятным парнишкой, этот муж, в котором, казалось, сконцентрировалось всё идеалистическое безумие американских левых. Окончил Бёркли по какой-то нелепой гуманитарной специальности, выбрал в качестве дела жизни заведование центром бесплатной помощи бездомным. Без передышки рассказывал всем о своих подопечных. Тогда, год назад, Шерон сидела, обняв своё хлипкое, слегка лысоватое счастье за плечи, трепетно внимая и поддакивая патетическим бессмыслицам, которыми молодой муж считал необходимым поделиться с циничными эгоистами-инженерами.
Улучив минутку, спрашиваю жену, случайно ли Шерон здесь одна. Оказывается не случайно. Бёрклиевский идеализм оказался тяжким бременем для молодой семьи, и пара успела уже разбежаться в разные стороны: муж к своим бездомным, а Шерон, с разбитым сердцем, собирается уезжать залечивать душевные раны в Портленд, Орегон.
– Всё правильно, радость моя, – говорю я жене, – идеализма и любви не достаточно для счастливого брака. Этим ребятам недостало здравого смысла и чувства юмора.
– Мне её очень жалко. Она такая хорошая девочка.
– Хочешь, я попробую пожалеть её?
– Не трепись. Пойдём, вон, в зал – к столу приглашают.
Не удивительно, что после этого заезда мы с женой оказываемся за столом, весьма удалённым от того, за которым обосновалась Шерон.
Меня усаживают во главе стола. В окне напротив, через улицу – ярко освещённый гараж, и я машинально начинаю следить за всеми въезжающими туда и выезжающими автомобилями. В зале людно, все говорят сразу, и этот низкий гул топит бŏльшую часть слов, обращённых ко мне, страдающему от надвигающейся глухоты. Я киваю, улыбаюсь, делая вид, что с интересом разделяю всё, что рассказывают мои соседи по столу, но почти ничего не слышу. Настроение радостной лёгкости, испытанное в автомобильной пробке на восьмидесятом, исчезло; его сменила неосознанная тревога, непонятным образом связанная со светящимся проёмом гаража. Ну что ж, нормальное праздничное настроение.
Обслуживает нас опять-таки русая блондинка с конским хвостом (везёт мне сегодня!), с хорошенькими, яркими безо всякой помады, пухлыми губками. После пятиминутного ёрзанья я наконец решаюсь задать ей мучающий меня вопрос: "Простите моё любопытство, девушка, но ваши губы – это от природы или botox?" Она очаровательно краснеет и тихо, с улыбкой, отвечает: "От природы, благодарю вас." Жена опускает голову, чтобы со стороны никто кроме меня не видел, как она хихикает. Но цель достигнута. Теперь официантка ни разу не обходит меня, разнося вино.
Рядом с женой сидит инженерная пара Джон и Джейн. Джон – высушенный, как вобла, старик с несколькими бесцветными прядями волос на черепе и неподвижно-вежливой американской улыбкой. Он перманентно молчит, чего не скажешь о его супруге. Джейн видно очень соскучилась по общению. Она постоянно обращается с какими-то фразами к жене и ко мне. Я стараюсь отвечать впопад, и судя по тому, что беседа всё ещё продолжается, моя реакция меня не подводит. В гараже безуспешно пытаются разъехаться два грузовика, и я веду светский обмен, не отрывая взгляда от двух дурёх, которым не то что грузовики, а инвалидную коляску не следует доверять.
Супруга наклоняется ко мне и дипломатичным шопотом сообщает, что мне предстоит быть представленным двум важным людям в этом зале. Один – сидящий за нашим столом у окна китаец из Гонконга, перекупивший Тихоокеанский Банк у владельца их фирмы, второй – глава архитектурного надзора Сан Франциско, пожилой полный армянин, сидящий с женой за столом позади нашего. Я глупо спрашиваю, нельзя ли избежать этой пытки, и она смотрит на меня печальными глазами: как это я не понимаю, что с людьми, от которых зависит бизнес, надо поддерживать социальные связи. "Ты уверена, что от знакомства со мной не будет вреда?" – сдаюсь я. "Будь собой, ты сам знаешь, как надо", – говорит она.
Из динамиков разносится "My melancholy baby". Мелодия вносит успокоение в мою душу и я начинаю разглядывать китайца-банкира в углу. Тёмно-синий блэйзер с белой рубахой и тёмным галстуком, ничем не примечательная физиономия оливково-жёлтого оттенка, маленькие цепкие руки. Он правильно пользуется ножом и вилкой и не делает никаких лишних движений. Мне приходит в голову, что его экономные манеры напоминают скорее всего повадку хищников, которых показывают по каналу Animal Planet.
– Можно я лучше поговорю с армянином? – спрашиваю я.
– Хорошо, – говорит жена.
Она встаёт со своего места и отправляется к столу, за которым сидит архитектурный надзор. Облокотившись локтями на их стол и эффектно выставив свою всё ещё обаятельную попку, она затевает неслышный мне разговор, в который включаются все сидящие за столом. Я поглядываю через плечо в ожидании того, что кто-нибудь подаст же мне сигнал о выходе на ковёр. Вот оно наконец. Супруга оглядывается и машет в мою сторону, подходи мол сюда, дорогой. Я встаю с места и с самой непринуждённой из доступных мне улыбок представляюсь толстому армянину: "Артур. Я любовник этой прелестной женщины." Жена армянина подхватывает шутку: "А я любовница этого джентльмена." Улыбки. Все жмут руки. Дальше всё в порядке, пока я спьяну вдруг не выпаливаю: "Так, я надеюсь, теперь не должно быть никаких проблем в архитектурном управлении города с утверждением проектов моей супруги," – и тут же ловлю на себе ледяной взгляд жены. Архитектурный надзор сдержанно смеётся. Ну хрен с ними, шевелится у меня в затуманенном алкоголем мозгу. Пойду лучше поговорю с официанткой, которая с губами.
Парти медленно ползёт к концу. Я уже похлопал по плечу всех жениных сотрудников, кого помню с прошлых лет, сделал все комплименты женщинам, мне хочется домой, но жену невозможно оторвать от общения. В гараже пусто, больше не видно никаких машин. Может они уже все разъехались по домам. А может их никогда и не было. Музыка тоже кончилась.
– Я наверное поеду домой, любовь моя.
– Ещё десять минут. Моя машина запаркована на углу Bторой улицы и Маркет. Мне нужно, чтобы ты меня подвёз туда.
– Хорошо. Только давай, солнце, закругляй эту тягомотину.
Опять похлопывания по плечам. Поцелуи. Объятия. Улыбки. Наконец мы на улице, она закуривает, берёт меня под руку, и мы, не торопясь, шагаем вдвоём по тёмным улицам города – как много, много лет назад. Мне приятна теплота её руки на моём локте. "Может поедем ко мне?" – спрашиваю я. "Нет, кот, мне завтра рано на работу. Увидимся в уикенд."
Потом я высаживаю её возле места, где запаркован автомобиль, она наскоро целует меня, и я снова остаюсь один. Ставлю диск Билла Эванса, и филигрань рояльных синкоп успокаивающе ложится на мою душу. Занятно, что за весь вечер никто так и не вспомнил о рождении ихнего Иисуса. Или это нашего Иисуса? Как будто рождение того безумного еврея не имеет ничего общего с их ежегодным ресторанным обрядом.
Он, наверняка, тоже был знаком с тем, что называют одиночеством.
Я вдруг ощущаю под лежащими на руле руками свою жизнь – пронзительно острую радость.
Как хорошо на пустой дороге ночью.