хочу питьНАРУШЕННОЕ РАВНОВЕСИЕ
Робинсон Джефферс
I. На отрывок из "Жизни Суллы" Плутарха
Торговцы и покупатели, потребители удовольствий, болтающие под сводами лавок,
Внезапно замолкли
И выбежали из-под каменных крыш взглянуть на грозное небо.
Резок, печален, протяжен, жесток и конечен был звук
Этих труб высоко в небесах, в голубом летнем зное Тосканы.
Они ужаснулись; но успокаиватели всё разъяснили:
"Поскольку Боги слегка обеспокоены нами, людьми, в конце каждой эры
Небеса объявляют о знаке,
Знаменующем смену времён, приход новых обычаев, новых людей.
Теперь Рим будет править повсюду. Этрускам конец.
Пусть разумный моряк поставит свои паруса, развернув их к новому ветру!"
Я услышал вчера
Печальный, резко-взрывной звук трубы.
Трудно изображать мудреца. Всё равно, нужно есть, одеваться, вообще выживать
И не слишком болеть за людей. Им отмерится счастья, наверно.
Республика выросла, отяжелела, стало трудно терпеть. Ничего, Цезарь выдюжит,
Вынесет всех. Когда ненависть льёт через край, здесь есть власть, чтобы...
II. Детям
Власть всегда хороша. Жизнь бывает не слишком добра, зато власть хороша.
Потому нужно крепко всем думать, когда изобилье
Превращает вдруг пешек в людей, а все булки слипаются в тесто, в единый комок.
Одинокая страсть - это круто,
Но ей суждено умереть. Кто-то спросит: "А что это было?" Неважно. Правит власть.
Симпатичность запрём под стекло.
Красоту вышлем в дальние горы – пусть живёт там дикаркой,
Красота всё равно ведь там правит...
Вам, дети, теперь предстоит пошире открыть глаза разума,
Видеть горы взамен человеческих лиц,
Миллионы вместо отдельных людей; и не возненавидеть судьбу
Заграбаставших власть, когда смерть настигает орла-одиночку.
III
Светлой, ластящейся к крови куницей лижет огонь
Жёлтыми языками края закопчённых серых камней.
В змеиных изгибах пламени больше подлинной страсти
И чистого сердца, чем может представить себе человек.
Но храбрость огня предаст и его. Ты, убивший огонь,
Подобен туче, закрывшей звезду.
Прославим бриллианты глаз коршуна, голубых журавлей на длинных ногах,
Жадных корморанов – чёрных птиц моря, поливающих скалы
Сверкающей слизью гуано. Прославим разрушителя муравейников
Красношеего дятла, что пронёсся белесой звездой
Под кровавыми крыльями туч над простором деревьев
И тенью зелёных озёр.
Живущим в согласье с природой, им известна нормальность полёта,
Они понимают, чтó есть птичья жизнь, до краёв её изживая.
А люди формуют себя, чтоб вписаться в людской муравейник,
Продавшись игрушкам, стремленью к защите,
Душа свою сущность, пока не покинет душа.
Нет, право, подумай-ка сам: они продались за игрушки.
Безликие, дробные люди, без стержня внутри,
Ищут себе одобренья в глазах, в толпе окружающих ртов.
Лишённые жизненной цели, кроме той, что услужливо
Спасает цивилизацию – врага человеков –
Проживают в безумии жизнь. Желания на языках их – это прогресс.
В глазах – наслажденья. В сердцах – ожидание смерти.
Их предки умели охотиться, гоняли стада и сражались мечом,
Но нынче весь мир опрокинут вверх дном.
Добро творит зло. Надежда рождает преступность.
Разложенье поразит города их, а войны прикончат.
Коррупция с войнами сделают чёрное дело – и дом упадёт.
Молись за тех, кого он погребёт. И радуйся: дом заминирован, спасения нет.
IV
Дождь, град, жестокость солнца, лезвие плуга по корням,
Безжалостный резак кромсает ветки
Чтоб укрепить зелёную лозу. Для нас это кормящие друзья
А может, враг – бессильный отомстить до той поры, когда созреют грозди.
Но ягоды созрели – это значит, что наступает время умирать.
Мир полнится тревогой перемен, дождь проливает яд,
Земля зияет ямой. Вот время исчезать.
Лоза обречена, спасибо доброте природы,
Всё рушащей вокруг, что так жестóко укрепляла прежде.
И ты, коль выбрался на пик времён, знай: наступает время умирать.
Заройся в грунт, туда, где корни старые о плуге позабыли.
Примерься к глубине. Пусть подземелий бледные побеги
Потратят жизненные силы, чтоб открыть дорогу к небу. Всё напрасно,
Лишь плуга сталь напоминает серость неба
И красоту безмерного начала всех времён... того, что после нашей смерти.
V
А я скорблю о нарушении баланса, о безнадёжности прострации земли,
Вдруг обречённой жить в руках людей и в их умах,
О солнечных холмах, убитых, словно зайцы, чтобы построить город,
Что расползается по сторонам, как гриб со слизистыми нитями,
Разбрасывая споры. Скорблю и о судьбе родного побережья:
Я помню Будущее – и последнего из вас людей, умрущего
Без сыновей под ясными глазами дальних звёзд.
Ведь это просто был несчастный случай –
Мгновенье расы, отравившей землю. Мир возвратит себе
Бессмертное богатство одиночества. Мне видится отсюда,
Что вовремя задутая свеча имела нечто... феерический успех –
Бессмысленный, никчемный пафос...
Ну, а теперь пора приходит смерти похвалить несостоявшуюся ветвь
Прямоходящих лысых обезьян: она заслуживает тоже восхищенья.
VI. Палинод
За лето ни волны, ни дождь не отмыли скалу корморанов,
Выкрасивших камни сверкающим белым гуано.
Экскременты лихих рыбоедов превращают коричневый камень
В полдень – в снежную гору, по утрам – красят розовым цветом,
А когда всходит луна – это свет маяка над чёрной водой океана.
Кто знает, быть может даже жизнь людских поколений
Тоже имеет скрытый от разума смысл; может науки их и искусства
Не бессмысленны в свете луны, и города не всегда безобразны.
VII
Горько-дикие травы под моими окнами, между дорогой и обрывом над бездной
Стоят узкой полоской, отделяя людей от штормов.
Океан, зима за зимой, отрывает зубами клочья земли, колёса и ноги;
Лето за летом подбирается, чтобы разрушить.
Упрямо зелёная жизнь, мне нечем утешить тебя: Тому, кто здесь гложет обрыв,
Безразлично, каким бы там цветом, серо-синим ли, бледно-зелёным,
Ни выкрасить эту планету, чтоб понравилась звёздам в ночи.
Что ж, посмейся над всеми другими, твоё семя ещё отомстит за себя,
Высосет сок из артерий, триумфально пройдёт по их лицам.
________________________________________
Палинод (греч.) – ода или песня, повторяющая смысл или содержащая
контр-мотив отн. предыдущей оды или песни.
The Broken Balance
I. Reference to a Passage in Plutarch's Life of Sulla
The people buying and selling, consuming pleasures, talking in the archways,
Were all suddenly struck quiet
And ran from under stone to look up at the sky: so shrill and mournful,
So fierce and final, a brazen
Pealing of trumpets high up in the air, in the summer blue over Tuscany.
They marvelled; the soothsayers answered:
"Although the Gods are little troubled toward men, at the end of each period
A sign is declared in heaven
Indicating new times, new customs, a changed people; the Romans
Rule, and Etruria is finished;
A wise mariner will trim the sails to the wind."
I heard yesterday
So shrill and mournful a trumpet-blast,
It was hard to be wise.... You must eat change and endure; not be much troubled
For the people; they will have their happiness.
When the republic grows too heavy to endure, then Caesar will carry It;
When life grows hateful, there's power ...
II. To the Children
Power's good; life is not always good but power's good.
So you must think when abundance
Makes pawns of people and all the loaves are one dough.
The steep singleness of passion
Dies; they will say, "What was that?" but the power triumphs.
Loveliness will live under glass
And beauty will go savage in the secret mountains.
There is beauty in power also.
You children must widen your minds' eyes to take mountains
Instead of faces, and millions
Instead of persons; not to hate life; and massed power
After the lone hawk's dead.
III
That light blood-loving weasel, a tongue of yellow
Fire licking the sides of the gray stones,
Has a more passionate and more pure heart
In the snake-slender flanks than man can imagine;
But he is betrayed by his own courage,
The man who kills him is like a cloud hiding a star.
Then praise the jewel-eyed hawk and the tall blue heron;
The black cormorants that fatten their sea-rock
With shining slime; even that ruiner of anthills
The red-shafted woodpecker flying,
A white star between blood-color wing-clouds,
Across the glades of the wood and the green lakes of shade.
These live their felt natures; they know their norm
And live it to the brim; they understand life.
While men moulding themselves to the anthill have choked
Their natures until the souls the in them;
They have sold themselves for toys and protection:
No, but consider awhile: what else? Men sold for toys.
Uneasy and fractional people, having no center
But in the eyes and mouths that surround them,
Having no function but to serve and support
Civilization, the enemy of man,
No wonder they live insanely, and desire
With their tongues, progress; with their eyes, pleasure; with their hearts, death.
Their ancestors were good hunters, good herdsmen and swordsman,
But now the world is turned upside down;
The good do evil, the hope's in criminals; in vice
That dissolves the cities and war to destroy them.
Through wars and corruptions the house will fall.
Mourn whom it falls on. Be glad: the house is mined, it will fall.
IV
Rain, hail and brutal sun, the plow in the roots,
The pitiless pruning-iron in the branches,
Strengthen the vines, they are all feeding friends
Or powerless foes until the grapes purple.
But when you have ripened your berries it is time to begin to perish.
The world sickens with change, rain becomes poison,
The earth is a pit, it Is time to perish.
The vines are fey, the very kindness of nature
Corrupts what her cruelty before strengthened.
When you stand on the peak of time it is time to begin to perish.
Reach down the long morbid roots that forget the plow,
Discover the depths; let the long pale tendrils
Spend all to discover the sky, now nothing is good
But only the steel mirrors of discovery . . .
And the beautiful enormous dawns of time, after we perish.
V
Mourning the broken balance, the hopeless prostration of the earth
Under men's hands and their minds,
The beautiful places killed like rabbits to make a city,
The spreading fungus, the slime-threads
And spores; my own coast's obscene future: I remember the farther
Future, and the last man dying
Without succession under the confident eyes of the stars.
It was only a moment's accident,
The race that plagued us; the world resumes the old lonely immortal
Splendor; from here I can even
Perceive that that snuffed candle had something . . . a fantastic virtue,
A faint and unshapely pathos . . .
So death will flatter them at last: what, even the bald ape's by-shot
Was moderately admirable?
VI. Palinode
All summer neither rain nor wave washes the cormorants'
Perch, and their droppings have painted it shining white.
If the excrement of fish-eaters makes the brown rock a snow-mountain
At noon, a rose in the morning, a beacon at moonrise
On the black water: it is barely possible that even men's present
Lives are something; their arts and sciences (by moonlight)
Not wholly ridiculous, nor their cities merely an offense.
VII
Under my windows, between the road and the sea-cliff, bitter wild grass
Stands narrowed between the people and the storm.
The ocean winter after winter gnaws at its earth, the wheels and the feet
Summer after summer encroach and destroy.
Stubborn green life, for the cliff-eater I cannot comfort you, ignorant which color,
Gray-blue or pale-green, will please the late stars;
But laugh at the other, your seed shall enjoy wonderful vengeances and suck
The arteries and walk in triumph on the faces.